Новый Декамерон. 29 новелл времен пандемии - [46]

Меня все же огорчило, что планы расстроились, и я решила ненадолго съездить на озеро Мержа Зерга в ста сорока милях к северу отсюда. Вы там бывали? О, вам обязательно надо съездить. Это приливная лагуна, место обитания поразительного разнообразия птиц, она даже вписана в Рамсарскую конвенцию. Я хотела посмотреть куликов, ушастых сов, а если повезет, то и фламинго, и мраморных чирков, которые мигрируют в регионе в это время года.

Но прежде мне, разумеется, предстояло пережить свадьбу. Нет, я не против видеть своего брата счастливым, но, понимаете, у него просто ужасный вкус на женщин. Все они молодые, наивные и благоговеют перед ним. На свадьбе – неизменно такой пышной, что родственники со стороны невесты залезают в долги, – он обычно стоит рядом с очередной женой, будто позирует для модного журнала. Мне, как правило, отводится роль старшей сестры-лахудры, которая, довершая семейную картину, маячит где-то сзади, слегка не в фокусе.

Я играла свою роль уже достаточно часто и потому прибыла на церемонию, готовая ко всему. На сей раз пригласили около сотни человек, умеренно по меркам моего брата, однако достаточно, чтобы на обход гостей, знакомство, обмен поздравлениями и пожеланиями ушла куча времени. Родители невесты засыпали меня вопросами.

– Вы живете в Калифорнии? – спросил отец.

– Да. В Беркли.

– А что преподаете?

– Информатику, – ответила за меня мать.

Полагаю, это предмет ее гордости, поскольку сначала я собиралась стать художницей, каковую карьеру она считала пустой тратой времени.

У отца расширились глаза, и, когда новость достигла стоявших неподалеку тетушек, дядюшек и кузин, прокатился гул. «Калифорния», – шептал кто-то. «Беркли». Однако на невесту это не произвело никакого впечатления, она посмотрела на меня с невыразимой жалостью.

– Вам, наверное, очень тяжело, – сказала она. Голос у нее был визгливый.

Стоявший рядом с ней брат закивал.

– Что вы имеете в виду? – спросила я.

– Так далеко.

– Где угодно может быть тяжело.

Поживи с моим дорогим братцем, подумала я, тогда посмотрим, у кого жизнь тяжелее.

Но ее внимание уже переключилось на другое.

– Фотографы пришли, – сказала она.

Мы позировали – невеста, жених, члены их семей, друзья, в различных сочетаниях. У меня начались приливы, хотя я надела сарафан, а не тяжелое праздничное платье. Я полезла в сумочку за своими гормональными таблетками, как вдруг невеста сделала мне знак выйти из кадра: «А теперь давайте одну только с марокканцами».

Вы можете себе это представить? Я уже собралась резко ответить, как вмешался брат. Его новая жена не имела в виду ничего плохого, сказал он, просто цвет моего сарафана диссонирует с ее платьем. Он затащил меня обратно в кадр, улыбаясь фотографам своей ослепительной белозубой улыбкой. Хотя вряд ли его так уж задело. В глубине души он обижен на меня, так как я уехала в восемнадцать лет, а он по-прежнему живет в доме, где мы выросли, и ухаживает за нашей матерью. Может, если бы он, как я, остался бобылем, а не перепархивал каждые несколько лет от одной жены к другой, наши отношения сложились бы иначе.

Из-за всей этой суматохи я забыла выпить таблетки. Через несколько минут под вспышками фотографов у меня закружилась голова и я упала, ухватившись за шлейф невесты, чтобы устоять на ногах. Последнее, что я услышала, прежде чем меня покинуло сознание, был треск струившейся на пол ткани.

На следующий день я собиралась отправляться к Мержа Зерга, испытывая глубокое волнение при мысли о лодочной прогулке в лагуне, и тут пришло известие: Марокко закрывает границы. Я бросилась сюда, чтобы попытаться найти место на вывозном рейсе, но пока не везет. А вот, как раз к нашему разговору, идут сотрудники представительства. Узнаю того молодого человека в голубой рубашке. Его смена была два дня назад. Он уже направляется к нам; вероятно, заметил ваш синий паспорт. Идите. Может, увидимся на том берегу.

Время смерти, смерть времени Хулиан Фукс

А затем, в какой-то неопределимый момент между первыми рассветными лучами и слепящим дневным светом, время перестало иметь смысл. Никаких фанфар, никакого грохота, шума, который ознаменовал бы столь атипичное явление. Можно вообразить себе парализованные часы, спутавшиеся календари, дни и ночи, сплавленные друг с другом и окрасившие небо в серый, но ничего такого не было. Лишенное смысла время стало событием общественным и вместе с тем сугубо личным. Оно вызывало лишь ступор, безразличие и особый, глубокий вид уныния.

Сложно представить себе разнообразие видов несуществующего времени, пришедшее в каждый дом, к каждому человеку, попавшему в плен бесконечной минуты. Кто-то ускорил темп обычных занятий, перекрывая тишину машинальными действиями – бесконечно моя руки, одержимо наводя порядок в гостиных, ванных, на кухнях. Кто-то не мог сбросить сковавшее тело оцепенение и неподвижно, бессильно валялся на диване, невнимательно слушая новости, не отличавшиеся разнообразием, – все та же математика трагедии. Еще удавалось замерять какой-то атавизм времени – не в минутах, не в часах или днях, а в скоплении смертей на графиках в телевизоре.