Новый Декамерон. 29 новелл времен пандемии - [41]

Я встану и почувствую солнечный свет на груди, почувствую солнечный свет на животе, почувствую солнечный свет на аккуратно выбритом треугольничке между ног. И со светом вернутся мысли об упущенных возможностях сегодняшней ночи. Мимолетное желание, затем вожделение. Твоя плоть, моя плоть, ты и я вместе, да, я – на мгновение – свершаюсь. Но все это станет вчера, завтра станет сегодня, и я пойду из постели в ванную, думая о том, что живу урывками – может, поэтому ты и не можешь на мне жениться. Может, мы слишком несовместимы.

Вся комната – мои урывки: картины на твоих стенах, современные репродукции старинных произведений, оригиналы друзей-художников, моя одежда. Скомканная, она валяется где попало – рубашка на старом коричневом кожаном кресле, джинсы в ногах кровати, трусики у мусорного ведра. Эти урывки тянутся до самой ванной, где висит тусклое зеркало в латунной раме: я его нашла, а ты возненавидел, я его полюбила, а у тебя оно рождает чувство, будто сейчас за семьдесят лет до настоящего и ты всего лишь нацарапанная картинка чернокожего стюарда у себя дома. Не повезло. Еще как повезло. Ты никогда не любил нашу историю – мою историю, – поскольку она превращает королей в слуг, а психов – в королей.

Я посмотрю на зеркало и подумаю, как устала слушать твои слова о том, что ты хочешь его заменить. Я посмотрю в зеркало, на себя, на тонкие морщинки век, на ниточки в уголках глаз, опущу взгляд мимо углубления пупка к месту, где нет волос, оно такое чувствительное, что краснеет там, где коснулись пальцы над треугольничком. Я положу туда ладонь, представлю толчок и подумаю: Тоби, я уже не стану моложе. Пробормочу: тут ничего не бывает навсегда.

Я посмотрю на зеркало и подумаю: скоро ты сможешь его заменить. Я посмотрю в зеркало, на свое белое лицо, теперь красное, исполосованное слезами, посмотрю на лопнувшие под кожей сосуды и подумаю: по крайней мере у меня есть цвет. А потом посмотрю на свое белое лицо, теперь красное, исполосованное слезами, ужасное, посмотрю на лопнувшие под кожей сосуды и подумаю: Тоби, я для тебя только белая?

В плохие дни – всегда. В хорошие – иногда. А еще бывают замечательные секунды.

Я скажу себе: ах ты, бедолага! И буду стоять там совсем голая, скрестив руки на груди, держа себя, смотря на то, как я смотрю на чудо. Тоби, я для тебя только белая? Ты скажешь: Эшли, давай, одевайся. Хватит уже. Хватит чего? – спрошу я. Этого, – скажу я, парализуя тебя, превращая твою жизнь в пытку. Если ты его любишь, не уходи, а если сейчас уйдешь, оставь его в покое. Есть и другие отношения. Я сяду на кровать, где ты лежал, и подумаю о том, что другого тебя никогда не будет. Я скажу: но я боюсь, – голосом, всего на пару децибел ниже от того, где меня уже совсем не слышно.

Я приму душ, вода с волос будет капать на пол, на постель, на ковры, на буфет – красного дерева, который мать твоего отца подарила твоей матери, и я надеялась, когда-нибудь твоя мать подарит мне. Не повезло. Жутко не повезло. Я положу свое тело на оставленную тобой еще теплую вмятину и попытаюсь понять, могу ли я, лежа там, где лежал ты, как-то представить себе, что буду с тобой. Не повезло. Жутко не повезло. Я пробормочу: я никогда не любила наши простыни – твои простыни. Я пробормочу: сбей цикл. Здесь слишком много истории.

Это будет завтра, а сегодня ночью, поверх сирен, вертолетов, разгоряченного пения, ты какое-то время дышишь ритмично, а я урывками. Ты на мне. Твое тело рядом со мной. Сладкий запах, запах любви, и все чувства – твоя кожа у меня под ногтями, твоя рука, обвивающая мою шею. Тоби. Хватит, – говорю я тебе, – хватит. Почему? – спрашиваешь ты меня. – Почему?

Потому что между нами какая-то тяжесть.

Тоби, ответь мне честно, – говорю я. Тоби, ты когда-нибудь думал жениться на мне? Ты молчишь в ответ. От тебя не исходит ни единого звука. Только твое горячее дыхание и тяжесть между нами. Тоби, – говорю я. Тоби, – спрашиваю я, – я для тебя только белая? Тишина. Шевеление. У тебя съежилось между ног.

Я думаю: плохие дни. Я думаю: хорошие дни. Я думаю: есть замечательные секунды. Я думаю: слезы. Я думаю: улыбки. Я думаю: любовь и жизнь, которую она должна принести. Но это все будущее. В прошлом все иначе – я думаю.

Тогда, – сказала я, – как хочешь. Давай спать. Ты умолк, я тоже умолкла и опять оказалась одна. Забросила руки за голову и упала в простыни, когда-то согретые твоим телом, мятые, когда-то скомканные тобой, они были вовсе не там, где положено, а это так раздражало – под подбородком узел, между ногами комок, – а теперь они ровные, не окрыленные и не окрыляющие. Я положила на твое место подушку, обернула ее простыней и подумала: по крайней мере, она лежит там, где лежал ты, и я могу представить себе: это ты. Но представлять я не стала, а когда солнечный свет нагрел мои веки до ярко-оранжевого, проснулась и подумала: вот черт, опоздала. Мне конец.

Я скинула ноги на пол – не на книги, не на ботинки, не на белье, не на рубашки, не на ручки – и опять испытала облегчение от того, что ничего не сломала, ничего не рассыпала, что в телефоне нет никаких сообщений о том, как плохо я с тобой обращаюсь. Я должна была бы быть счастлива, но из-за отсутствия твоих вещей представила, как стою над тобой, пока ты спишь, и легкое, быстрое дыхание колеблет твои губы. Ты, таинственный, волшебный, любовь моя, жизнь моя. Как же мне думать: ты в самом деле моя любовь, моя жизнь? А потом: тут нет легких ответов.