Новые записки о галлах - [55]

Я не заметил, как за чтением дневника наступил уже третий час ночи. Я не только не успокоился, но и почувствовал, что на душе у меня стало ещё тревожней, чем было. Эта ночь, проведенная раздельно после стольких месяцев ожидания, может ещё больше отдалить нас и подтолкнуть Лену к срыву, к желанию прекратить вообще все. Боже, как же все нелепо получается. Андрей, как настоящий друг, выручил бы меня и освободил бы на ночь свою квартиру, предоставив её нам, а теперь...В голове у меня царил кавардак разрозненных впечатлений, отрывочных мыслей, мешанина беспорядочных образов. Я долго ходил из угла в угол, потом подошел к окну и, отдернув гардину, взглянул на ночную улицу. Луна, вся в отеках, показалась мне припухлым глазом циклопического чудища, город оторопел, словно все вымерли или затихли, чего-то боясь. Ветви деревьев, конечно, уже не пели колыбельную, нет, они патлами свисали с облезлых, прокаженных курв, которые хороводили по подворотням какую-то дрянную заутреню, молились мраку ночи, хохотали, вламывались мне в окно. Я зашторил его и возвратился к постели. Надо было спать. Иначе это будет уже четвертая бессонная ночь подряд...

Меня разбудил удар ходиков, отметивших наступление седьмого часа. Из столовой доносился едва слышный перезвон посуды и бряцанье вилок: конечно, это Марья Сергеевна хлопочет. Она всегда вставала раньше внучки, считая необходимость брать на себя приготовление завтрака не столько обязанностью, сколько своим личным правом, ибо тогда сон Лены становился как можно более долгим, а её пробуждение насколько возможно беззаботным. Однако, Лена тоже уже не спала. Когда я вышел из своей комнаты, то увидел её, убиравшую бабушкину постель. Вот это да ! Уже на самом деле восемь часов, обе они уже позавтракали, и Лена сейчас должны была торопиться в Академию. Вот я раззява ! В этот миг, услышав мои шаги, Лена остановилась, выпрямилась и взглянула на меня очень грустными глазами, легкие тени под которыми свидетельствовали о прошедшей бессонной ночи. И вдруг... Да, мы работаем всю жизнь, мы весь век чего-то добиваемся, но по-настоящему все в нашей судьбе решают лишь мгновения. Быть или не быть - это не вопрос времени, и тем более не предмет рассудка; это максима и жребий единственного властителя человеческих судеб - мгновения, эпицентра нашей жизни. Всего в судьбе лишь несколько таких мигов, которые закладками лежат в книгах людских воспоминаний, и - все суета, но эти три-четыре мгновения на всей нашей памяти - это и есть жизнь. И как только я увидел взгляд Лены, я пережил один такой миг и понял, что с тех пор открылась новая глава в моей судьбе, глава, главный герой которой полюбит свою Избранницу как Предвечную Жену - до потери разума и полного самоотрешения, возведенного в степень обреченности, измеренного величиной безответности любви, в которой этому герою уже не было места в сердце его "Lumen Сoelum". Я всегда любил Лену, но в последние годы моя страсть несколько отошла вдаль, уступив место более сиюминутным вещам. Сейчас же я будто вновь очутился у истоков моего чувства, пережив самое первое мгновение своей влюбленности.

Я словно в первый раз увидел её. И какой же прекрасною она показалась мне, превосходную, славною, памятною, как имена сыновей Израилевых, вырезанные на двух ониксах, оправленных в золотые гнезда; глаза её показались равными двум денницам, омытым в миро и освещающим виноградники Господни; ложесна - словно земля, что дает жизнь Ливану, ситтим, из которого сделан жертвенник в скинии; любезность её, как будто милование серн поутру, и, как полны ясли, у которых кормятся и волы и лани и овцы и всякие животные Садов Небесных, Рая, как крепки и налиты червленые плоды яблонь, растущих пред стопами Господними, так великолепны груди любимой моей; её дыхание уподоблю благовонию стакти, ониха и халвана, курящимся перед Ковчегом Завета, а голос её звучит - словно благозвучие псалтири или тимпана, на которых Давид играет перед лицом и во славу Господа. Она показалась мне прекрасной, как Суламифь, Реббека, Сарра; вся она была пронизана первозданным, зиждительным светом Красоты.

- Как спалось тебе ...? - спросил я, чуть не добавив "любимая моя". Она была свежа, как дыхание земли, омытой дождем. В движениях её была та простота и изящество, с которой тихое отчаяние внушает силу надломленной гордости.

- Я почти не спала сегодня. В последнее время мне рядом с бабушкой очень беспокойно спиться, - она оправила свои убранные косы, подобные скирдам сена на лугу, душистом, как вкус сикеры в чаше у невесты Соломоновой.

- Тебе не хочется причинять ей боль своим несчастьем, - промолвил я, не руками заключая себе её стан, а душой обнимая взгляд её удивившихся глаз. И как течение великой реки узнаешь, погрузив в неё руку, так познал я учащенное вздымание её грудей, уловив взволнованность её взгляда. Но будто сон, испуганный пробуждением, её волнение прошло властью той решимости, с которой говорят "нет" любимому человеку, или отказываются от вечного спасения души.

- О, нет, - ответила она. - Но мне каждую ночь кажется, что я вот-вот услышу плачь своей бабушки, а когда долго его не слышу, то начинаю думать, что она хочет скрыть от меня свои слезы, и.... я несколько раз подходила к ней, чтобы взглянуть на её глаза и убедиться в том, что она не плачет.