Новые волны - [82]
– Я Лукас.
– Очень рад встрече, Лукас. – Он поклонился. – Можешь звать меня Джо.
– Я вполне могу называть тебя твоим японским именем.
– Но мне хочется, чтобы ты звал меня Джо.
И я называл его Джо.
За барной стойкой, кроме выпивки, стоял маленький проигрыватель, размером меньше самой пластинки. Пластинки и звукосниматель торчали, так что Джо часто задевал их.
– Ха-ха, блядь! – восклицал он, похоже с удовольствием выдавая ругательство перед американцем.
Я спросил его, что играет. Он ответил, но я не опознал, кто это. Не смог даже понять, человек это или группа.
– Хочешь послушать «Битлз»?
– Нет, мне нравится. Я хочу слушать японскую музыку.
Это понравилось Джо. Он вытянул ящик из-под молока, который стоял под барной стойкой, и водрузил его наверх, словно подарок.
– Прошу, выбирай следующую песню. – И поклонился.
Я перебрал конверты с виниловыми пластинками, пока Джо наливал мне еще виски. В японской музыке я совершенно не разбирался, но подумал, что смогу найти что-то знакомое времен PORK. Дохлый номер. Большинство записей были японскими, но я ничего не мог определить по текстам, форме или дизайну конвертов. Даже если там и был альбом, который я уже слышал, вряд ли я смог бы его опознать, ведь я не читал по-японски.
Наконец я вытянул что-то наугад.
– Знаешь это? – спросил Джо.
– Нет.
– Послушаем вместе.
Джо поставил пластинку. Это был хэви-метал – не то, что я ожидал. Маленький проигрыватель наполнил тесную каморку гитарными риффами, вибрирующими от пронзительного визга до грязного рева, и ожесточенными битами бас-барабана, пока солист вопил что-то по-японски. Джо резко размахивал руками под ритм ударника. Я забеспокоился, что он собьет со стойки бутылку или случайно врежет мне по лицу. Ему было весело, я осознал, что и мне тоже.
Я приходил в «Ползком» каждый вечер. Обычно я был единственным посетителем, а потому удивлялся, как Джо удается оставаться на плаву. Почему мне всегда нравятся бары, в которые больше никто не ходит? Мы болтали, а я ковырялся в телефоне, проверял, не ответила ли Джилл. Нет.
Каждый вечер Джо надевал новую гавайскую рубашку и приносил новый ящик с пластинками. Он объяснил, что дома у него громадная коллекция, но поскольку бар так мал, ему приходится менять набор пластинок каждый день. Было весело пить виски и проверять новые записи каждый день.
Когда Джо спросил, не хочу ли я послушать «Битлз», я решил, что так он предлагает музыку, которая предположительно мне знакома. Но оказалось, он искренне любит «Битлз». В каждом ящике обнаруживались как минимум одна пластинка «Битлз» и как минимум один альбом «Уингз» (Джо постоянно говорил, что Пол – лучший из четверки, хотя я никогда не возражал). Он всегда ставил песни Маккартни перед закрытием, то есть когда я наконец уходил.
Мы с Джо много болтали. У него не иссякал набор тем, которые он жаждал обсудить со мной, незнакомцем, и я это очень ценил. Поскольку я осел в Токио, то большую часть дня ни с кем не общался, ведь мне не с кем было говорить.
Может, потому, что он говорил с иностранцем, Джо нравилось рассказывать о Японии. Он философствовал о месте своей страны в мире, о ее судьбе. Спрашивал, нравится ли японский народ людям в Америке.
Я тут же ощутил приступ цинизма.
– Ну, во время Второй мировой войны в двадцати двух штатах японский народ отправили в лагеря для интернированных.
Джо не понял слово «интернированных». Мне пришлось поискать для него перевод в телефоне.
– Ха-ха, блядь, – произнес он, будто просто снова задел проигрыватель.
Не знаю почему, но я не хотел, чтобы Джо казалось, будто он бы вписался в США. Я хотел, чтобы он понял, почему я оказался здесь, в Японии.
– Не забудь, азиаты – единственные, по ком грохнули ядерной бомбой, – сказал я.
Джо помолчал мгновение, слегка оскорбившись моей формулировкой.
– Японцы – единственный народ, который бомбили ядерным оружием, – поправил он.
Я кивнул и ощутил потребность извиниться, что и сделал. Я не вполне понимал, извиняюсь ли я за то, как это сказал, или за то, что вообще это произнес, или я извиняюсь от лица всей Америки.
– Мы, японцы, все боимся… – он некоторое время искал подходящее слово, – уничтожения. – И продолжил: – Дело не только в атомной бомбе. Мы боимся землетрясений и цунами. Люди забыли, но больше японцев погибло при землетрясении в 1923 году, чем при бомбардировке Нагасаки и Хиросимы.
Джо не мог вспомнить, как составлять большие числа по-английски, поэтому взял ручку из нагрудного кармана и написал на салфетке: 50 000.
– Столько погибло при землетрясении?
– Нет, в Нагасаки.
Он написал еще одно число: 80 000.
– Хиросима, от радиации, – объяснил он.
И третье число. Оно было астрономически огромно.
– Сто сорок две тысячи человек погибло в землетрясении?
– Да, Великое землетрясение Канто.
Япония, пояснил Джо, всегда была обречена. Острова расположены так, что тектонические плиты под ними часто вызывают малые землетрясения, а большие, смертельные для людей, – периодически. Джо относился к этому как к перезагрузке. Казалось, он этому даже рад – забвению для людей, которых он знал, любил, о ком заботился. Это была неизбежность. Ничто не могло это предотвратить. Все просто ждали, что это случится, что истребление наступит.
Не успел разобраться с одними проблемами, как появились новые. Неизвестные попытались похитить Перлу. И пусть свершить задуманное им не удалось, это не значит, что они махнут на всё рукой и отстанут. А ведь ещё на горизонте маячит необходимость наведаться в хранилище магов, к вторжению в которое тоже надо готовиться.
«Альфа Лебедя исчезла…» Приникший к телескопу астроном не может понять причину исчезновения звезды. Оказывается, что это непрозрачный черный спутник Земли. Кто-же его запустил… Журнал «Искатель» 1961 г., № 4, с. 2–47; № 5, с. 16–57.
Современная австрийская писательница Марианна Грубер (р. 1944) — признанный мастер психологической прозы. Ее романы «Стеклянная пуля» (1981), «Безветрие» (1988), новеллы, фантастические и детские книги не раз отмечались литературными премиями.Вымышленный мир романа «Промежуточная станция» (1986) для русского читателя, увы, узнаваем. В обществе, расколовшемся на пособников тоталитарного государства и противостоящих им экстремистов — чью сторону должна занять женщина, желающая лишь простой человеческой жизни?
Франс Эмиль Силланпя, выдающийся финский романист, лауреат Нобелевской премии, стал при жизни классиком финской литературы. Критики не без основания находили в творчестве Силланпя непреодоленное влияние раннего Кнута Гамсуна. Тонкая изощренность стиля произведений Силланпя, по мнению исследователей, была как бы продолжением традиции Юхани Ахо — непревзойденного мастера финской новеллы.Книги Силланпя в основном посвящены жизни финского крестьянства. В романе «Праведная бедность» писатель прослеживает судьбу своего героя, финского крестьянина-бедняка, с ранних лет жизни до его трагической гибели в период революции, рисует картины деревенской жизни более чем за полвека.
Новый роман П. Куусберга — «Происшествие с Андресом Лапетеусом» — начинается с сообщения об автомобильной катастрофе. Виновник её — директор комбината Андрес Лапетеус. Убит водитель встречной машины — друг Лапетеуса Виктор Хаавик, ехавший с женой Лапетеуса. Сам Лапетеус тяжело ранен.Однако роман этот вовсе не детектив. Произошла не только автомобильная катастрофа — катастрофа постигла всю жизнь Лапетеуса. В стремлении сохранить своё положение он отказался от настоящей любви, потерял любимую, потерял уважение товарищей и, наконец, потерял уважение к себе.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.