Новые страдания юного В. - [20]

Он: «Там все нормально».

Я: «Прекрасно. Но это последний осмотр в году».

Тут он сдался. Пошли мы в комнату. В кровати лежала дамочка. А рядом с кроватью раскладушка стояла, — это он, видать, на ней ночь коротал. Дамочка мне сразу понравилась. Что-то в ней от Шерли было. Не могу сказать что, но было. Может, манера эта — все время на тебя смотреть. Навести прожектора и не отрываться. Я сразу даже представил себе, как мы бы втроем жили. Кровать бы пошире купили, а я бы кемарил на старой или, пожалуйста, в коридоре на раскладушке. Утром я бы за булочками ходил и кофе варил, и мы бы втроем у ее кровати завтракали. Вечерами я бы таскал их в «Мелодию», а при случае, глядишь, и одну ее, и мы бы с ней флиртовали слегка — но скромно, как друзья-приятели.

В общем, я сразу зачертил крылом: «Пардон, мадам! Всего лишь проверка отопления! Секундочку — и все готово!» В таком стиле.

И — к батарее. Отстукал молоточком морзянку на трубах, прислушался к эху — в общем, как положено. А сам при этом глазами — по комнате. Не много там чего было. Стеллаж с книгами, телевизор — предпоследняя модель. Ни одной картинки на стенах.

Дамочка мне сигаретку предложила. Я сказал: «Не курю, спасибо. Курение — основная помеха для коммуникации». В общем, такой интеллигентный молодой рабочий парень.

Потом я спросил этого папашу: «Вы, я вижу, не большой любитель живописи?»

Он так и вытаращился на меня.

А я свое: «Ну вот, стенки. Tabula rasa. Нашему брату где только не приходится бывать. И везде картины — и такие и этакие. А у вас… Но зато у вас есть другие привлекательные вещи».

И тут дама наша улыбнулась. Она сразу поняла. Да, наверно, и не трудно было понять. Мы только секунду одну друг на друга посмотрели. И я подумал: вот она — единственное, что в этой комнате тоску не нагоняет. На остальное хоть бы не глядел. Эти стенки голые… Наверно, тем только и можно объяснить, что я начал вдруг болтать без умолку, как идиот: «Оно и верно, конечно. Я всегда говорю: если уж картины, то только собственного изготовления. А их, конечно, на собственные стены не вешают. Скромность и все такое. Кстати, можно вопрос: дети у вас есть? Дети, скажу я вам, так рисуют — обалдеть можно. Сразу прямо на стенку вешай — и уж краснеть не придется…»

Не знаю, чего уж я там еще наворотил. По-моему, я перестал молоть языком, только когда очутился на лестничной площадке, дверь за мной захлопнулась, и я осознал, что даже не заикнулся, кто я такой и вообще. Но у меня просто духу не хватило позвонить еще раз и все ему сказать. Не знаю, понятно ли вам, старики.

После этого я убрался в свою берлогу, как всегда. Хотел поставить музыку, подразмяться — и поставил, и попробовал подвигаться, но на этот раз все было не то. Тогда я уже очень хорошо себя знал, чтобы понять, что со мной на этот раз что-то не то. Я себя в темпе проанализировал и установил, что мне нужно сейчас же начать конструировать свой распылитель. Свой БКР. Как — я еще не знал. Знал только, что он должен выглядеть совершенно по-другому, чем у Адди. Правда, я понимал, что это будет не просто — настоящих инструментов нет и все такое. Но не в моих правилах было пугаться трудностей. Ясно было также, что все должно делаться в строжайшей тайне. А потом, когда он работать начнет — распылитель мой, — я небрежно так, как лорд, заявлюсь в их компанию. Не знаю, понятно ли вам, старики. Во всяком случае, я в тот же день, как идиот, начал рыскать по обезлюдевшему участку — всякие подходящие предметы искать. Вы себе даже представить не можете, чего только на таком участке не валяется. Можно сказать: все, абсолютно все, слово даю, — только не то, что надо. Но как бы там ни было, я сволок в кучу все, что хоть как-то могло пригодиться. Решил: первым делом — материал. Вот это и был первый камень на мою могилу, парни. Первый гвоздь в мой гроб.

— Я бы сказал, мы его довольно быстро вернули назад в бригаду. Правда, тут была больше инициатива Зарембы. Но и тогда в принципе уже было поздно. К тому времени Эдгар уже начал сооружать свой БКР. И Заремба, между прочим, этого тоже не знал. Мы разыскали его в том домишке. Но что он там свой распылитель сооружал — этого ничего не было видно. А заглянуть на кухню нам, к сожалению, и в голову не пришло.

А хоть бы и пришло, фига с два бы вышло. Она заперта была. Я бы туда ни одну собаку не впустил. Даже Шерли, наверно, не впустил бы. Только я разошелся — сижу кумекаю над своим распылителем, — вдруг смотрю: над заборчиком плешь чья-то возникает с волосиками пожухлыми — Заремба! Я тут же, братцы, кухню на замок. Бросаюсь на тахту и начинаю кашлять. Не то чтобы болен был или что-нибудь такое — во всяком случае, не всерьез. Кашель-то у меня и вправду был. Наверно, подхватил его, когда по участку рыскал. Может, конечно, уже и топить надо было начинать. Но кашель я бы мог и прекратить. Просто привык кашлять — мне это нравилось. Здорово все-таки: Эдгар Вибо, непризнанный гений, за самоотверженной работой над своим последним изобретением, легкие наполовину разъедены, но он не сдается. Ну и идиот, скажу я вам! Но эта мысль меня подстегивала. Не знаю, понятно ли вам, старики. В общем, раскашлялся я, а бригада уже в двери ко мне ломится. То есть не ломится. Они тихонечко так вошли. Первым Адди, за ним Заремба. Наверно, это старик его первым вытолкнул. Бедняги, видать, и вправду думали, что я у них на совести и все такое. Из-за того, что они меня шуганули. А тут я еще с жутким кашлем на тахте! Вы представить не можете, как здорово у меня этот кашель получался. Да еще я ноги высунул из-под замызганного пледа, будто он мне короток.