Новые страдания юного В. - [19]

Кстати, погода была в тот день омерзительная. Я убрался в свой колхоз и первым делом отрапортовал Вилли на новой пленке: «А чьему краснобайству я этим хомутом обязан? Кто мне о деятельности уши прожужжал? Вы же, мои милые! Хороша деятельность!.. Я подал в отставку… Подсласти, рассиропь и поднеси это матушке. Конец». По-моему, я попал в самую точку.

— Я его попросту вышвырнул! Нет, не то чтобы мы вообще чужих не терпели. Вот Ионас, например, — он к нам со стройки пришел. Но к нам, конечно, много и таких приходит, кто ничего не умеет, да по большей части и не хочет уметь. Думаете, легко сколотить бригаду, с которой хоть что-то сделать можно?

— Да нет, что вы, зачем же оправдываться! Наверно, Эдгар и в самом деле был просто сумасбродом, оболтусом, самонадеянным, неуживчивым мальчишкой, с вечными заскоками…

— Ну нет, не скажите! Неуживчивым он, собственно, никогда не был — у нас, во всяком случае. А сумасброд?.. Ну, да вам-то лучше знать!

— Откуда же мне знать? Я его не видел с тех пор, как ему исполнилось пять лет!

— Ах, этого я не знал! Но… постойте! Ведь он к вам ходил. Он же был у вас!

Адди! Заткнись!

— Все еще расписывал потом, какое у вас ателье, как там здорово— окна на север, картин навалом, кругом кавардак такой…

Адди! Да заткнись же ты!

— Извините. Это я не от Эдгара узнал. От Зарембы.

— Когда же это было?

Погодите… Да вскоре после того, как мы его прогнали. В конце октября.

— У меня никто не был.

К сожалению, был. Не знаю даже, зачем я туда поперся, но это факт. Жил он в одной из этих гармошек, отделанных плиткой, — их сейчас в Берлине натыкали, куда ни плюнь. Адрес-то его у меня был, но я не знал, что он живет в такой роскошной коробке. У него там была однокомнатная квартирка. Окна на север — все точно. Может, думаете, я был такой идиот, что сразу представился? «Здравствуй, папочка, я Эдгар», — вот в таком стиле? Ну уж нет. Я надел свои малярные шмотки, а когда он открыл, просто сказал: «Слесарь. Проверка отопления». Он не очень-то был в восторге, но поверил сразу. Не знаю, что бы я сделал, если бы он не поверил. Плана у меня никакого не было, но я был почти уверен, что все сойдет. Натянул синие штаны — и, пожалуйста, ты уже слесарь по отоплению. Надел допотопную куртку — и вот вам управдом. Кожаная сумка — работник телефонной станции и так далее. Они всему поверят. Ну и что же, их можно понять. Надо только их знать — и все. К тому же у меня и молоток с собой был. Я и давай постукивать по батарее в ванной. Он стоит в дверях и смотрит. А мне просто время нужно было, чтобы привыкнуть к нему. Не знаю, понятно ли вам, старики. Знать, что у тебя есть отец, а потом увидеть его — это абсолютно не одно и то же! На вид ему было лет тридцать или вроде того. Я просто обалдел. Я же понятия о нем не имел. Я-то всегда думал, ему по меньшей мере пятьдесят! Не знаю, с чего я это взял. В общем, стоит он и смотрит — в халате и джинсах. Джинсы — с иголочки. Я это сразу усек. Надо вам сказать, в это время в Берлине вдруг появились настоящие джинсы. С чего — непонятно. Но появились. Тогда опять вот-вот какие-то перемены ожидались. Прошел такой треп — во всяком случае, в определенных кругах. А продавали их где-то на задворках — знали, конечно, что ни один универмаг в Берлине не вместит народных масс, которые рванутся за джинсами. Один раз так оно, между прочим, и было. Надеюсь, вы понимаете, что я при этом не дремал. И еще к а к не дремал! Так рано я еще в жизни не вставал — только чтобы вовремя на посту быть. Я себе ведь клешню откусил бы, если б джинсы прошляпил. Выстроились мы у входа — тысячи три гвардия! — и ждем открытия. Даже представить себе невозможно, как плотно мы стояли. В тот день, между прочим, первый снег выпал, но мерзнуть ни один из нас не мерз, слово даю. Кое-кто транзистор прихватил. Настроение как перед рождеством: вот-вот дверь распахнется, и дед-мороз с подарками выйдет— если кто, конечно, верит в деда-мороза. Все здорово на подъеме были. Я прямо чуть не выдал свой шлягер про синие джинсы, когда дверь распахнулась и начался этот цирк. За дверьми стояли четыре рослых продавца. Их смели, как пушинки, и вся орава— к джинсам. Только зря старались. Они не настоящие выбросили. Правда, похожие как две капли, но все же не настоящие. Зато уж хэппенинг получился первый класс. Лучше всех, наверно, были две бабуси с периферии, — они тоже там перед входом толкались. Хотели, наверно, своим сыночкам в какой-нибудь зачуханный Доннерветтер настоящие джинсы привезти. Но когда публика начала заводиться все больше и больше, бабуси вдруг струхнули. Решили сматываться, пока целы, бедняжки. Шансов на это у них никаких не было, даже если бы я или кто другой им помочь захотел. Пришлось им вместе с нами воевать— хочешь не хочешь. Надеюсь, они хоть живыми выбрались.

Во всяком случае, папаша мой, стало быть, в тот день тоже где-то там сражался. Я себе очень хорошо это представил, пока он стоял в дверях ванной и меня сторожил. А почему он сторожил — я это, между прочим, тоже сразу усек. На веревочке, в ванной пара дамских чулок висела. Наверняка у него в комнате баба была, а я там-то как раз и хотел оглядеться, прежде чем ему представиться. Я и говорю: «Тут все о'кей! Посмотрим в комнате».