Новогодний роман - [15]

— Постой — позвала его Ирма — Я хочу с тобой поговорить.

— Не сейчас тетенька. Я потом вас найду.

— Как? Ведь ты меня не знаешь.

Мальчишка победно показал ей мобильный телефон. Он вытащил его у нее, когда передавал бутылку.

— Ах, ты — от неожиданности Ирма выпустила крепыша, и тот незамедлительно бросился на нее с кулаками. Шаткий мир под рыночными небесами воцарился только через несколько секунд. Для этого Ирме пришлось полностью сконцентрироваться на солнечном сплетении своего противника. Такое напряжение было вознаграждено. Крепыш затих на земле по меньшей мере минут на пять. Этого времени мальчугану хватило вполне. Ирма смогла лишь увидеть, как велосипед заворачивает на проспект Космонавтов.

Перед тем как вернуться в гостиницу, Ирма прошлась по магазинам, отметив их необычайную дороговизну и наблюдая предпраздничную суету. Тихой сапой, неслышно и коварно вползал приближающийся праздник в город. Как дустом засыпал конфетти, все лазейки и выходы, отрезая пути к бегству, манил трусливым дрожанием серебряного дождика, пеленал по рукам и ногам мишурой серпантина и обязанностью делать подарки. Особенно неистовствовали его верные жрицы — домохозяйки. Женщины — частично бальзаковского возраста. Частично потому что только некоторые части их тел полностью соответствовали этой прелестной возрастной категории. К чести этих дам следует добавить, что не всегда это был только макияж. С фанатичным блеском в контактных линзах метались они от прилавка к прилавку, выделывая изящные па ногами, одетыми в модный в этом сезоне целлулоид и не модный, но вечный целлюлит. Атмосфера праздника сгущалась, грозя в самом ближайшем времени разразиться снегопадом пожухлых апельсинов, затяжными ливнями шампанского и извержением густой лавы салата Оливье. Ирма наблюдала это воочию. Она вернулась в гостиницу, когда начало смеркаться. Знакомого швейцара уже не было, но портье был все тот же. Он встретил ее приветливо.

— Вам понравился наш город?

— В нем много забавного. — ответила Ирма. — Он не похож на другие города.

— Все гости отмечают, что он имеет собственное, не похожее ни что другое лицо.

— Не буду оригинальна. Я соглашусь с ними. Кстати, чуть не забыла. На днях приезжает мой сын. Я думаю, это не создаст никаких проблем. Он поживет со мной какое-то время.

— Понимаю. Хотите встретить праздник в кругу семьи.

— Вы даже себе не представляете, как вы близки к истине — ответила Ирма портье.

Глава 3 СТРЕНОЖЕННЫЙ АРГАМАК

Гоня холод, Запеканкин вышагивал по чуть спрыснутому девственно чистым снегом перрону. Дойдя до края, он на мгновенье замирал, вглядываясь в черную глухую пасть, скалившуюся синими и красными огнями семафоров, круто оборачивался и шел назад мимо застывших фигурок. Ветра не было. Его поглотила вечерняя морозная мгла. Надвигающаяся ночь пожирала город медленно, растворяя в себе и здания, и людей, и хлесткие монотонные удары вагонных сцепок на запасных путях были шумом ее неумолимых челюстей. Исчез вокзал, оставив после себя лишь тонкие, словно палочки для коктейлей, столбики света, напоминавшие, что когда-то он был здесь. Он слился с тьмой, и тьма приняла его, укрыла своим покровом. Запеканкин шел по декабрьскому вечеру, и следы его подбирала ничем не брезгующая, приближавшаяся ночь. Ночь — время, когда исчезает само время. Ночь — мерило человеческого страха и искренности. Ночь — бесконечное существование всего, что по животному правдиво и чувственно. Ночь— белый день человеческой натуры.

Поднятый воротник настывшего кожаного плаща больно жалил голые щеки. Но Запеканкин не опускал воротник. Он боялся потерять последний барьер, сдерживающий натиск вкрадчивой и настойчивой обольстительницы ночи. Боялся раствориться в ней и полностью отдаться окружавшему его равнодушию. Около получаса назад, если верить огромной капле с циферблатом, что угрожающе нависала над входом в зал ожидания, готовая рухнуть в самый неподходящий момент, Запеканкину было чудо. Невидимый молоточек серебряно прозвенел на невидимом ксилофоне бравурные маршевые такты и явился голос. Голос спешил за покупками и в детский сад, сердился на затянувшийся рабочий день, а потому был предельно сух и сдержан.

— Пригородный дизель-поезд ожидается на 3 путь с опозданием на 10 минут.

Явление голоса заметил не только Запеканкин. На перроне начались разговоры, скользнула пара-тройка шуток, замелькали сигаретные светлячки. Все обратилось в слух и приготовилось к встрече. Сверху, наблюдая человеческую доверчивость, мудрые, мохнатые от мороза звезды снисходительно улыбались. Торжественно прошествовали первые десять минут, прошли вторые, тяжело переваливаясь через деления, брели, пошатываясь, третьи, а вожделенной электрички все не было. Запеканкин быстро шел по перрону, стыдливо пряча глаза. Звезды хохотали вовсю. Наименее стойкая часть встречающих давно переместилась в вокзальное помещение, где принялась в неимоверных количествах поглощать одноразовый чай и резиновые, после микроволновки, пирожки или уселась в пластиковые кресла удобно вытянув ноги, судачила с соседями или уткнулась в газеты и журналы или выстаивала у прямоугольного щита электрического расписания, прикованного к расписанному лазурью и строительным золотом вокзальному потолку, пытаясь постичь магию постоянно меняющихся цифр и букв. Судорожно проглатывались пирожки и чай, наспех пережевывались газетные столбцы и журнальные обложки, а в головах острым топориком засела одна мысль «Когда же? Когда?». Для оставшихся коченеть на перроне этого вопроса не существовало в принципе. Уйти? Признать поражение. Ничуть не бывало. Идти на вокзал, а потом возвращаться. Нет уж. Дураков ищите в другом месте. Несомненно, это были твердые люди. Демонстративно отвернув шись от наглых обманщиков часов, они смотрели прямо перед собой, иногда косясь на недостойно суетящегося Запеканкина. Такие люди не могли задаваться трусливым вопросом «Когда?». Единственное, что могли себе позволить эти скульптуры самообладания и памятники упрямства это робкое, но непробиваемо справедливое «Зачем же? Зачем?» В четверть десятого, когда на часах появились драные плутовские усишки, а руки напрочь примерзли к карманам, Запеканкин решил сбежать. Пятясь задом, он нащупывал обледеневшие ступеньки, ведущие прямиком с перрона в душное вокзальное тепло. Запеканкин почти добрался до самого верха лестницы, так и незамеченный стоиками, когда вновь явился голос. Он не радовал оригинальностью.