Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей - [67]

В то же мгновенье, как по волшебству, — все небо залило сплошным пожаром северного сияния…

1888

А. Станиславский (?—?) Рождество в тайге

Дело было на Урале. Золотопромышленник Б-в позднею осенью заявил золотоносную площадь, но не успел еще принять отвода. Россыпь была довольно благонадежная, а Б-в, оберегая ее от скупщиков и вместе с тем подготовляя работу к будущему году, на зиму оставил в своей заявке четырех рабочих и десятника. Эти пять человек, оставленные в лесу, в тридцати верстах от ближайшего села и завода, жили в полном между собою согласии, в маленькой, едва видной под снегом землянке. Били шурфы, обозначающие будущий разрез, брали пробы и половину добытого золота сдавали хозяину, а другую — продавали в сторону и пропивали.

Дня за три до Рождества десятник ушел к хозяину, обещаясь вернуться не раньше Крещения. Ночью, после его ухода, разразилась сильнейшая вьюга, продолжавшаяся уже вторые сутки. Накануне Рождества рабочие ничего не делали, да и работать не было никакой возможности — на дворе света Божьего не было видно, буран продолжался с полною силою.

Все четверо, с мрачными лицами, лежали в землянке на нарах, изредка перекидываясь отрывистыми фразами. Трое из них представляли собою обыкновенный тип приисковых рабочих; четвертый, молодой парень лет восемнадцати, по своему внешнему виду совсем не подходил к своим товарищам. Это был Ванька Подкидыш — юноша, почти мальчик, с нежным, красивым, женоподобным личиком, с темно-голубыми глазами и прекрасными вьющимися белокурыми волосами.

После прохода большой партии арестантов, следующих в Сибирь, Ванька, приблизительно трех месяцев от роду, очутился в Б-ском заводе, у порога избы богатого местного крестьянина. На шее был у него маленький золотой крестик, а на груди, под рубашонкой из тонкого полотна, записка: «Крещеный, звать Иваном». «Видно, из благородных», — решили крестьяне, осматривая подкидыша.

В семье крестьянина, к избе которого он был подкинут, Ванька был совсем нежеланным гостем. И своих ребят было много — все мелюзга. Но делать нечего, оставили. Сунули в рот соску, положили в какую-то плетенку, и Ванька не умирал. Время шло. Ванька стал ползать, потом ходить, оспаривал кусочки у ребят и у собак и упорно продолжал жить. Не красна была эта жизнь! Никто Подкидыша не любил, никто не приласкал… Четырнадцати лет от роду он был уже возчиком на прииске, а восемнадцати попал в настоящие рабочие и был не лучше, но и не хуже других золотарей; а накануне Рождества 188… года лежал с тремя товарищами на нарах в засыпанной снегом землянке.

Было около восьми часов утра.

— Экая погода, — заметил уныло один из рабочих, — Матрена не придет.

— И Устинья тоже не придет, — добавил другой.

— Какой леший к нам попадет в такой буран. Без водки на праздник останемся, — заключил Петр. Все замолчали на несколько минут.

— За водкой я бы сходил, — отозвался вдруг Ванька Подкидыш. — Пшеничка (золото) ведь у нас есть.

— Штучки на две найдется (два золотника). Да ты как дойдешь в эту погоду?

— Ничего — дорогу знаю. В заводе погреюсь, немного отдохну и к утру буду обратно.

— Ишь ты какой. К Насте захотелось! А не надуешь — вернешься?

— Разве я вас когда-либо надувал? Сказал, к утру приду, так и приду.

Предложение Ваньки оживило всю компанию. Все уже сидели на нарах и медленно развязывали углы платков, где в узелках завязана была пшеничка. Золота оказалось у всех золотника два, а то и побольше. Высыпали в одну бумажку, Ванька завязал ее в угол своего платка и начал собираться в дорогу. Надел рваный полушубок, сверх его азям и туго подпоясался кушаком.

— Бери мои пимы, в броднях ноги ознобишь, — сказал Петр.

— Возьми и мой полушубок, твой-то худой, — прибавил другой рабочий.

— Пимы возьму, а полушубка не надо — тяжело будет идти, на ходу и в своем погреюсь. А водки сколько брать?

— Неси четверть.

— Чего четверть — на праздник не хватит, погода, может, стихнет, и бабы придут, тащи полведра. Да свечек пятачных захвати в церкви. Завтра надо Богу помолиться.

— Ладно… до свидки, ребята.

— Ступай с Богом. Только смотри, Ванька, не заколей!

Ванька только рукою махнул и скрылся за низкою дверью землянки. Оставшиеся его товарищи опять легли на нарах и долго молчали.

По бездорожью и глубокому снегу пришлось идти верст пять, но Ванька действительно знал дорогу и безошибочно держался известного направления. Выбравшись на проезжую дорогу, он быстро зашагал вперед. К четырем часам он был уже в Б-ском заводе, продал золото, купил полуведерный бочонок водки, на двадцать копеек восковых свечей и, повидавшись с Настей, развратной девчонкой, работающей на заводе на разборке руды, несмотря на ее просьбы, не захотел остаться до утра и часов в десять вечера отправился обратно на заявку.

Ночь была лунная, но буран не стихал, и мороз был крепче, чем утром. По дороге никто за весь день не проехал, и местами снегу навалило столько, что приходилось брести по колено. Бочонок, привязанный у Ваньки на спине, на взятом у Насти кушаке, весил около тридцати фунтов и сильно затруднял ходьбу. Один пим у Ваньки прорвался; в другой он набрал в сугробе снегу — ноги начали мерзнуть, но Ванька не унывал и к рассвету подошел к месту, где нужно было свернуть в тайгу, на бездорожье. Тут он почувствовал, что ему холодно, вынул шпунт из бочонка и выпил глоток водки. В желудке стало как будто теплее; но руки и ноги ныли от холода. Ванька шел еще версты две, но чувствовал, что сильно устал. Шутка ли, пройти в такую погоду около шестидесяти верст в неполные сутки?