Новое недовольство мемориальной культурой - [15]
Размышления Германа Люббе о «коммуникативном умолчании» можно дополнить его беседой с одним журналистом в 2007 году, в которой речь зашла о «незабываемом». О вступлении в партию в 1944 году он не помнил, зато в памяти сохранился эпизод, пережитый двенадцатилетним мальчиком: «На следующий день после “хрустальной ночи” 1938 года я, возвращаясь домой со школьной подружкой, проходил мимо аурихской спортивной плащадки. Там аурихские штурмовики издевались над евреями, среди которых находились и наши соседи. Мы остановились посмотреть. Подошел отец моей школьной подружки, бывший регирунгсрат и сторонник центристской партии; он сказал две незабываемые фразы: “на такое не смотрят” и “этого нам не забудут”. Позже я понял: когда война будет проиграна, так и случится»[47].
Люббе рассказывает о двух незабываемых вещах. Во-первых, о том, что сцена, увиденная мальчиком, остановившимся поглазеть, ужаснула его и врезалась в память; а во-вторых, о высказанном предположении, что другие еще припомнят немцам подобные сцены. Эмоциональное впечатление от увиденного прочно запечатлевается живой индивидуальной памятью; вместе с тем сцена жестокого насилия обусловила переплетение памяти и забвения, определив долговременную подспудную взаимосвязь между конкретным человеком и социальной группой. Актуализируется ли позднее эта взаимосвязь, восходящая к сцене асимметричного насилия, зависит, как потом осознал Люббе, от того, кто окажется у власти: «когда война будет проиграна», немцы лишатся суверенного контроля над своей национальной памятью. Преступники уже не смогут игнорировать то, что хорошо запомнилось жертвам.
Конкретный политический режим определяет содержание официальной коммеморации и официального забвения. Однако здесь присутствует еще один фактор, который не учитывается Германом Люббе. Это власть прежде безвластных, которая возникает в рамках новой политики, защищающей права человека, когда пострадавшие от бесправия и преступлений обретают внимание и сочувствие к своим историям, циркулирующим на глобальной сцене. Такой этический поворот и составляет новизну мемориальной культуры, позволяющей преодолеть упорную забывчивость преступников и превратить конкурентную борьбу групповых коммемораций в диалогические формы совместной партиципации и ответственности. Память не обрывается на национальной границе, коллективные коммеморации переплетаются на транснациональном и глобальном уровнях.
Поэтому фраза «Этого нам не забудут» адресуется и следующим поколениям. Важно, чтобы они знали, какие беды их родители, деды и прадеды принесли другим. Воспоминание одних не должно заглушать, уничтожать или ставить под сомнение воспоминание других. Следует надеяться, что для третьего или четвертого поколения постепенно исчезнут моральные и эмпатические барьеры, препятствующие взаимодействию между национальной и европейской памятью. Не менее важно расширить эмоциональный спектр национальной памяти, усилить внимание к позитивным аспектам истории. Выходом из узкой перспективы памяти жертв и памяти преступников служит плюрализация исторических перспектив. Благодаря миграции, объединению Европы и глобализации возникают новые важные взаимосвязи внутри мирового сообщества.
Финальная черта и разделительная линия
По мнению Люббе, главной задачей первой фазы формирования немецкой мемориальной истории являлась социальная и политическая интеграция. Интеграция ФРГ с Западной Европой и Западом в целом, достигнутая Аденауэром с помощью компенсационных выплат и вступления в НАТО, удалась западногерманскому обществу благодаря «коммуникативному умолчанию». Адаптация была для этой фазы важнее, нежели мораль и внутреннее преображение. Прошлое просто оставили в покое, надеясь когда-либо вовсе избавиться от него. Преобладала общая уверенность, что это лишь вопрос времени. Молодое протестное «поколение 68-го года» резко перечеркнуло подобные надежды. Оно стало задавать вопросы и обвинять, чем нарушило молчание, одновременно усугубив его; разоблачая нацистское прошлое в собственных семьях и государственных институциях, молодое поколение западных немцев дискредитировало свое государство, разоблачая его как фашистское, а себя идеалистически идентифицировало с коммунистическими режимами, которые воспринимались в качестве моральных образцов.
Поначалу латентность молчания упрочила социальную интеграцию западногерманского общества, однако к концу 1960-х годов достигнутое единство распалось по поколенческой линии разлома. Военное поколение избавилось от своего прошлого, подведя под ним финальную черту, а второе поколение маркировало это прошлое моральной разделительной линией. Прагматическая финальная черта означала избавление от прошлого с помощью умолчания; соответствующая психологическая установка гласила: «Больше ни слова об этом!» Напротив, моральная разделительная линия означала дистанцирование от прошлого; в этом случае установка гласила: «Мы – другие, а потому обязаны говорить о прошлом!» Противоположные формулы отношения к прошлому привели к конфронтации поколений. Если поколение родителей, представляющее «молчаливое большинство», поддерживая официальное политическое осуждение нацистского режима, не могло в силу причастности к нему полностью дистанцироваться от него, то второе поколение публично и громко заявило о своем разрыве с прошлым, но одновременно отвернулось от новой демократии. Оно занялось «преодолением прошлого», то есть проблемой, которую оставили нерешенной родители и которая стала для молодежи «темой ее поколения»
