Новобранцы - [41]

Мы вкалываем, тупея от усталости и духоты. В небе ни облачка. Солнце шпарит по спинам до волдырей. Гусиными клиньями летят горбоносые «юнкерсы». Иногда они бомбят большак, думается, ради озорства. Видно же, что это не войска. Низко со свистом проносятся тощие «мессершмитты», прозванные красноармейцами «глистами». Сыплют свинцовым горохом.

Колхозницы, устало распрямляясь, смотрят им вслед. «Ой, проклятые, будет на вас управа! Ох, найдется на вас железный кнут!»

И «кнут» нашелся. Летели «юнкерсы», как всегда, по-хозяйски, неторопливо, постанывая перегруженными моторами, и вдруг бросились в стороны. За одним бомбардировщиком вытянулась тугой спиралью лента дыма. Второй, заваливаясь на крыло, начал падать на лес. А к солнцу свечой взмыл краснозвездный ястребок.

Потом все небо заходило ходуном от пропеллерного рева. Три «мессера» бросились на наш самолет.

Бой был так скоротечен, что мы только успели сообразить: наша взяла! Один «глист» полыхал, упав на ржаное поле. Второй куда-то исчез, а третий удирал чуть не по макушкам елок. Его настигал стремительный, похожий на кинжал, самолет.

Потом за лесом грохнуло, вспух черный столб.

— «Як первый»! — восхищенно крикнул лейтенант Горобец. — Эх, сотенку бы нам таких машин!

«Як» давно улетел, а мы, не жалея глоток, все еще орали «ура».

Как всегда в обед мы приводили в порядок шанцевый инструмент. Митька словно заводной крутил точило, а я направлял лезвия лопаты и вспоминал Кольку Косого.

— Николай крутить бы не стал, он бы сразу придумал…

— У Репы башка техническая, — соглашался Митя. — Он нам всем сто очков даст вперед… Его вещи слушаются… Он возьмет гнутый гвоздь и забьет, как прямой… А у нас прямые гнутся…

Вова с Илюхой раздували костер. Женьку послали к ткачихам за солью и пригласить Жанну на пир. Глафирин отец, Степаныч, дал нам кусок сала и пшена.

Варево уже стало пениться, пришел лейтенант Горобец, какой-то унылый, мутный.

— Ребята, тут такое дело… Одним словом, берите лопаты и за мной…

В деревне дневал ППГ — подвижной полевой госпиталь — подвод сорок, груженных санитарным имуществом и ранеными. Колхозницы поили их молоком, угощали сметаной, яичками, медом. Расспрашивали бойцов, что делается на фронте.

— Воюем, — отвечали красноармейцы. — Нас вот ранило, многих убило, а какие целые, те дерутся! Немцы?.. А что немцы! И они от пуль не заговоренные. И кричат, когда свинцом куснет, и помирают, ежели в убойное место угадает пулька. Вот танков у Гитлера много да и самолетов, что воронья на скотомогильнике. Околеть от бомбежек хочется. А сами-то фрицы полбеды!

— А вам бы и надо целить все по самолетам да по танкам, — дала совет бойкая кладовщица Фроська.

Красноармеец, с перевязанной головой, с черными синяками под глазами, возвращая ей пустую кринку, сказал:

— Ежели бы из твоей сахарницы в них целить! Вон она какого калибру, в дверь небось не лезет!

Раненые — и те, кто перемогся, и те, кому от боли небо с овчинку казалось, — засмеялись. А колхозницы так и раскатились хохотком, повеселели. Если уж такие парни — все в бинтах и то зубоскалят, им, видать, сам черт не брат.

— Пошли, пошли, ребята! — заторопил нас лейтенант.

Вздыхая и волоча ноги, мы поплелись за Горобцом на кладбище, рыть братскую могилу.

Кладбище было старинное, заросшее сиренью, акацией и плакучими березами. Обломанные черные кресты торчали из зеленой травы. Стреноженные кони паслись между могильными холмиками.

Каменная церковка умыто белела под огромными ветлами. На колокольне ссорились молодые галки. В церковной кованой ограде лежали в последней шеренге красноармейцы, умершие дорогой от ран.

Босая старуха и девочка подросток отгоняли ветками мух. Девчонка хныкала: «Ты, бабка-косолапка, не смей так говорить! Не будет германцам победы! Чай, я на карте видела — Россия вон какая, а Германия так себе, будто цыпленок плюхнул коричневым!»

С паперти поднялся врач-майор, остроносый, с запавшими щеками, красноглазый.

— Ройте здесь, в ограде… Здесь надежно, могила не потеряется. Постарайтесь, хлопцы, я вам спирту налью!

Земля была легкая. Мы работали изо всех сил. Конечно, не за спирт, а лишь бы скорее кончить с жутковатым делом. Горобец копал с нами на переменки.

Майор стоял на краю ямы, засунув руки в карманы грязных галифе, и спал с открытыми глазами. Раз его так качнуло, что он чуть не упал в могилу.

— Совсем вымотался, — пробормотал виновато. — Хватит, труженики, саннорма по военному времени соблюдена…

Могила получилась глубокая, но тесная. Покойников укладывали друг на друга сам врач и лейтенант Горобец. Никто из нас не решился дотронуться до мертвых.

— Засыпайте! — приказал майор.

Мы взялись за лопаты, а Митя Попов взбунтовался:

— Я не буду! У них глаза смотрят!

— Надо лица прикрыть чем-то, — предложил Горобец.

— Надо бы, — вяло согласился майор. — Ветками если?..

Мы обломали кусты сирени с уже семенными кистями, и Горобец закрыл ими мертвые молодые лица. Старуха тихонечко причитала. Девочка не проронила ни слезинки, только дрожала.

Мы возвращались с кладбища потрясенные. Даже голубой день померк.

— Ничего, ребята, придет время — будет им памятник, — сказал Горобец, то ли нас утешая, то ли себя. — Война! А на войне главное, как ты воюешь, а не как похоронят…