Новобранцы - [37]

— Это временное, — сказал Игорь. — Заманим, растянем вражеские коммуникации, заставим распылить силы и ударим! И в наступление прямым ходом до Берлина!

— Какие там растягации-распыляции! — горько вздохнула мрачная женщина, старшая у фабричных. — Клюют нас фашисты!.. Пока мы на Берлин соберемся, германцы у Москвы будут…

У Игоря побелели и затряслись губы.

— За эти слова… за такое! Расстрелять вас надо!

— Бодливой корове бог рогов не дает! — зло ответила ткачиха и ушла в дальний угол вагона.

— Сволочь! — бросил ей вслед Игорь.

Ткачихи, и пожилые и молодые, растерянно молчали. Катенька со слезами в голосе крикнула:

— Игорь Комков! Сейчас же извинись! Грубиян!

— Не подумаю! — жестко сказал Игорь. — С этой мадамой, желающей победы Гитлеру, мы еще разберемся!

— Правильно! — поддержала Игоря худенькая большеротая девушка, хозяйка газеты. — Пускай Ныркова на меня не обижается, а разговорчики она ведет вредные! Она трусиха и паникерша!

Ныркова зарыдала. Несколько ткачих набросились на девушку:

— Вы, молодые, много о себе понимаете! Вы хотите Гитлера победить, а Ныркова не хочет? Она троих проводила на фронт — мужа и двух братьев! И на окопы вызвалась первая ехать!

— Бабоньки, милые! Товарки вы мои! — выла Ныркова. — Да я личными бы руками Гитлера удавила, хотя воробья жалею ударить, а меня под расстрел!..

Ныркову отпаивали валерьянкой. В вагоне царило недружелюбное молчание. Всем было почему-то стыдно друг друга.

В десять к составу подогнали паровоз. В двенадцать тронулись. Поезд наш шел по пригородному расписанию, не пропуская ни одной станции, задерживался на разъездах, давая обгон военным эшелонам.

Попов, поднатужась, опустил несколько рам. В вагоне загулял горячий ветер. Катенька сидела пригорюнясь. Ткачихи пели: «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…»

Заводские кирпичные окраины Москвы остались позади. Млели под солнцем поля и березовые нарядные перелески. В покое и тишине зрели хлебные нивы. Но покоя и тишины им оставалось совсем немного — до октябрьских стылых дождей.

Илюха подсел к девушке-ткачихе, узнал, что ее зовут Жанной, и принялся над ней подтрунивать: она везла толстую стопу книг, перевязанную бельевой веревкой.

— Сейчас смеешься, но скоро спохватишься, — отбивалась сердито Жанна, — лопай колбасу — я у тебя и крошечки не попрошу, а ты мне в ноги еще поклонишься!

Так оно и вышло. На окопах книжный голод мучил нас сильнее голода физического. За книгами стояла строгая очередь, хотя читать приходилось урывками.

На станции Шаликово в вагон набились призывники, им надо было в Можайск на сборный пункт. Всех сопровождала многочисленная слезливая родня. У Игоря от женского плача даже нос скривился.

— Выть надо на похоронах, — брюзжал он, — а в бой провожать гордо, весело, чтобы человек знал — на него надеются, чтобы сердце у него было светлое, отчаянное! Вон как в Кубинке!..

В Кубинке, которую давно проехали, на платформе наяривали на гармошках, пели и плясали и мобилизованные, и провожающие. Могучий парень с пьяным воспаленным лицом обнял за плечи женщину, должно — мать, и орал частушки.

Вокруг парня, невпопад дробя каблуками, повизгивая, махая платочками, кружили толстая старуха в синем ситце, две девчонки и смуглая, похожая на черкешенку, стройная девушка. Старик в бостоновой тройке кричал: «Федька! Воюй, шельмец, не оглядываясь! Помни — ты мехедовского роду, какой, что работать, что драться, — никому не уступал! Не жалей головы за нашу Сэ Сэ Эр!»

В Можайске поезд долго держали перед семафором. Дудели в жестяные рожки сцепщики. Пахло угольным дымом. Какие-то люди с толстыми узлами наперевес и чемоданами бегали по путям. Два красноармейца, один с овчаркой на поводке и с наганом, второй с винтовкой, провели человека в милицейской форме со связанными назад руками.

— Это шпион, — сказала испуганно Катенька. — Вдруг и нашего Игоря забрали…

Игорь ушел за кипятком и пропал. Мы с Женькой разглядывали из окна воинский состав, подошедший на соседний путь. На платформах стояли пушки. В дверях товарных вагонов, заложенных деревянными перекладинами, виднелись лоснящиеся крупы огромных артиллерийских коней.

— Ох, как не нравится мне Игорь сегодня, — вздохнула Катенька, — не знаю почему, но боюсь за него… немилосердный он сделался, какой-то опасный, как нож… Я раньше не замечала этого.

— Он не злой, он суровый, — сказал Женька про брата. — С пятого класса волю закаляет. Спит по-суворовски на голой кровати, без одеяла. Видели, как он ел — кусок хлеба с солью и водой прихлебывает. И дома так…

— Задрыга он, — скривился Митя, — у людей кишки пищат, а Игоряха будто на Кавказ за чаем пошел! Вы ждите, а у меня терпежу нет!

Он с мямлил батон и кусок «любительской», от еды осоловел и полез на узкую, вдоль всего вагона, багажную полку, наказав, если сверзится, чтобы его не будили, а затолкали под скамью. Митька мог спать как в прорву. Он и на уроках ухитрялся дрыхнуть.

Ребята тоже зашуршали в сумках, принялись жевать.

Закричал паровоз. «По вагонам! По вагонам!» — раздались командирские голоса. Длинный лязг прокатился вдоль воинского состава. Тут и появился запыхавшийся Игорь с двумя чуть теплыми чайниками. Поставил их на лавку и поманил меня и Женьку в тамбур.