Новгородская вольница - [70]

Эмма стояла на стене, недалеко от клокочущего пламени, машинально распростерши руки и обводя всех диким взглядом, наблюдая за каждым взмахом меча, как бы ожидая, что один из них, наконец, поразит и ее.

Григорий, заметивший на щитах некоторых рейтаров девиз Доннершварца, до того времени не участвовавшего в битве, ринулся на них, и скоро меч его прочистил ему дорогу к их начальнику.

Доннершварц, весь залитый железом, подобно другим рыцарям, стоял среди своих телохранителей.

Григорий, наехав на него, поднял наличник своего шишака.

– А, ты захотел проститься со мной, щенок! – заревел Доннершварц. – Прощай, кланяйся чертям!

Он поднял свое тяжелое копье.

– Прощай, вот тебе посылка на тот свет! – возразил Григорий и, предупредив удар, нанес свой.

Копье его вонзилось в бок железного рыцаря; Григорий, переломив копье, оставил острие его в ране. Доннершварц зашатался, тихо вымолвил свою любимую поговорку и, свалившись с лошади, рухнул на землю.

Григорий тихо отъехал от сраженного им врага, поднял взор свой к небу, и вдруг сердце его наполнилось неописанной радостью.

Его Эмма стояла на стене, молча, сложа руки, и глядела на него пристально, но холодным безжизненным взглядом.

Он, поняв этот взгляд и молчание за ненависть к себе, горько улыбнулся и тихо и нежно назвал ее по имени.

Она встрепенулась, быстро и внимательно посмотрела на него и, вскрикнув, покатилась со стены.

Григорий обмер.

В это время русские проложили себе путь и через стену. Он первый вошел в двери замка и только тогда очнулся.

Первое, что бросилось ему в глаза, был обезображенный, еще теплый труп любимой им девушки.

Григорий упал на него с диким стоном и зарыдал.

Слезы облегчили его, но страшная мысль осенила его и он почувствовал, что отныне укоры совести не оставят его до самой смерти.

– Ее поразила моя измена своим кормильцам, она покончила с собой, не вынесши низости любимого человека… Что ж, мне остается… умереть.

Он бросился в битву искать смерти.

Вдруг он услыхал знакомый голос.

Он взглянул назад и заметил старика, который, прислонясь к стене, один защищал вход через нее в замок. Дмитрий, нападая на него, вышиб меч из рук его, нанес удар и, перешедши через его труп, соединился со своими.

Григорий узнал этого старца. Это был фон Ферзен. Он подбежал к нему и принял последнее проклятие от умирающего. Это было последней каплей, переполнившей чашу нравственных страданий несчастного юноши. Он как сноп повалился без чувств около трупа своего благодетеля и был вынесен своими на плечах из этого кладбища не погребенных трупов.

Все еще свирепствовавшее пламя освещало уже русские шишаки на стенах замка. Решил победу Чурчила, поразивший насмерть единственного храброго защитника замка, Бернгарда.

Начался грабеж добычи, а затем попойка победителей, ликовавших весь остаток ночи на дворе догоравшего замка.

XXV. Под Новгородом

– Слава тебе Господи! Вот и Аркадьевский монастырь, вот и Никола на Мостицах, вот Лисья горка, вот Городище, а вот и храм нашей матушки-заступницы святой Софии! – радостно восклицали русские дружинники, возвращавшиеся из Ливонии с богатой добычей и увидевшие издали купола и крыши родных церквей, позолоченные лучами зимнего солнца.

– Господи, благослови наше прибытие, – благоговейно сказал Чурчила, истово перекрестившись. – Сильно бьется ретивое, что-то знаменует это.

– Как жаль Григория, пропал без вести, лишась своей возлюбленной! Где-то мыкается теперь сердечный? Нигде не отыскали мы его! – заметил Дмитрий.

– А больше всего поразило его другое горе, – промолвил Чурчила, – когда он узнал, что отца его, Упадыша, прокляли во всех новгородских соборах. Куда же ему деться, его бедной головушке? Где теперь найдется ему отчизна? Жаль его, жаль!

Скоро многие из воинов могли уже различить крыши своих домов и в восторге спешили окончить путь, погоняя лошадей.

Великий, богатый Новгород развернулся перед их глазами безграничной панорамой, кипел своим многолюдством, и звуки разных голосов достигали уже их ушей, сливаясь с разносимым ветром благовестом к вечерням.

В это время великий князь быстрыми шагами подступал к Новгороду, а передовой отряд его спешил занять Городище.

Чурчила с товарищами уже подъезжал к городу. Вблизи уже показались кресты многочисленных церквей новгородских. Дружинники скинули шапки и набожно перекрестились.

– Стойте, братцы! – сказал Чурчила, осенив себя троекратным знамением. – Прежде, чем мы придем домой, подумаем, где он у нас будет: на воле или в ратном поле?

Дружинники остановились.

– Вон, прямо-то, по косогору, что-то желтеется на снегу, – заметил Дмитрий. – Я думаю, что это не городки ли уж поделаны для защиты.

– Да, должно быть, что мы с битвы поспеваем прямо в битву, – добавил один из воинов.

– Кажись, война у наших закипает с москвитянами; но куда нам деваться, чью сторону держать, куда лететь, на вече или на сечу? – задумчиво произнес Чурчила.

– Мы с тобой всюду поспеем, – отвечал Дмитрий. – Пусть голос наш заглушают на дворище Ярославовом – мы и не взглянем на этот муравейник. Нас много, молодец к молодцу, так наши мечи везде проложат себе дорожку; усыплем ее телами врагов наших и хотя тем потешим сердце, что это для отчизны. А широкобородые правители наши пусть толкуют про что знают, лишь бы нам не мешали.