Новеллы - [24]

— Только и успевай за всем сама доглядывать, — сокрушенно вздохнула старуха и, как бы сложив оружие, опустила палку.

Потерянно стояла она против парня, а тот знай себе ухмылялся ей прямо в лицо.

— Смейся, смейся… — вырвалось у нее, — вот скажу господину, и он тебя выставит как миленького… — Но Йошка на эти ее слова расхохотался гнусно, даже за живот ухватился.

Глаза старухи заволокло слезами; теперь она уже из дома наблюдала за этим горе-работничком. Вздумала было пожаловаться дочери, но та от рояля даже головы не повернула. Только и знает что по клавишам стучать… А с этим лоботрясом прямо сладу нет, да еще и в открытую над нею измывается, бесстыжий… Господи, боже мой, поддержки ждать не от кого! Вернется под вечер зять, но у него свое на уме — векселя распроклятые; попробуй сунься к нему с жалобой, что работник, мол, лодырь попался, только и норовит из хозяйского кармана денежки тянуть, и зять тоже уставится на нее, будто не понимает, о чем речь, а после только и скажет: — Простите, мама, я устал…

Другого ответа и не дождешься, на какие бы непорядки она ни жаловалась. Смолоду оно каждому невдомек, что вся твоя жизнь — как повозка: мчит, только дух захватывает, а там и оглянуться не успеешь, как вывалит тебя на кладбище. Им, молодым, не понять, как до слез обидно стоять ей, старухе, супротив бессовестного работника, который знай ей в глаза ухмыляется, а приструнить его и мочи нету… Да что двор — и в доме дела не лучше: на кухне стирку затеяли, а уж мыла какая пропасть расходуется — подумать страшно! И белья-то всего ничего, а Рачак, старая выпивоха, целых три куска мыла «Лилия» извела. Оно и понятно: прокипятить белье честь по чести или щеткой по нему пройтись хорошенько ей лень, вот она мыла и не жалеет… Прямо диву даешься: ведь тоже старуха, век прожила, а бережливости так и не научилась!.. А уж до чего хитра: утром является в точности к семи, а в десять часов завтрак ей подавайте; в полдень же рассядется, как барыня, и битый час отдыхает. К вечеру смотришь, а у нее уж и сума приготовлена, горшки-кастрюльки оттуда выкладывает, чтобы всю еду, какая в доме за день осталась, с собой прихватить. Да еще и мешок вытащит, здоровущий, килограмма на два: туда она очистки картофельные собирает и другие объедки на корм поросенку. И все это добро загребает в придачу к своим пяти пенгё, а уж их в уплату требует с ножом к горлу, да и стаканчик рому к четырем часам попробуй ей не поднести! А дочка Мальчи — хозяйка неопытная, разбазаривает добро свое безо всякой жалости, да над нею же еще и посмеивается, вздумай она неудовольствие выразить:

— Ну найди другую прачку, мамочка. Радоваться надо, что Рачак не ворует…

Слыханное ли дело — чтоб прачка не воровала?! На какие только ухищрения народ этот не пускается: кто под юбку подвяжет мокрую простыню, кто за пазуху сунет… а уж эта Рачак — из всех воровок первостатейная.

Старуха окинула парня строгим взглядом: — А ну-ка, берись за работу! — и поковыляла прочь, согбенная бременем своих шестидесяти восьми лет, понурив седую голову и сгорбив щуплые старческие плечи под серым бумажным платком. Стоило ей скрыться за дверью в кухню, как Йошка вмиг перестал валять дурака. Руки его сноровисто заходили, размешивая известковый раствор, при этом не расплескивалось ни капли. Затем, ухватив совковую лопату, он сгреб в кучу речную гальку и отволок под навес мешки с цементом; теперь, когда старуха не стояла над душой, он работал, как положено, и лукавая его усмешка говорила, что все ее ворчливые замечания были по делу.

Старуха тем временем вошла в наполненную клубами пара кухню. На деревянной табуретке стояло широкое корыто; в одном углу его клубилось паром прокипяченное, но еще не отстиранное белье, а на другом конце в белой пене неспешно плескались руки прачки; щетка без дела плавала в горячей воде. Старуха встала, прочно оперлась палкой об пол и, стиснув узкий рот, впилась взглядом в другую старую женщину. Она не проронила ни слова, только смотрела и смотрела как змея, а прачка украдкой схватила плавающую по воде щетку, выловила затонувшее на дне корыта мыло, проворно расправила подштанники и принялась тереть их щеткой. В большом котле закипела вода, выплеснулась на плиту, и брызги затрещали барабанным боем. Из футляра настенных часов выскочила кукушка и прокуковала десять раз. Старая Рачак дочиста оттерла щеткой подштанники и лишь после того отложила работу.

— Десять часов, ваша милость, — промолвила она.

Старая хозяйка осталась непреклонна:

— Отодвиньте котел, не то вода выкипит до половины и белье пригорит.

Рачак тоже давно распрощалась с молодостью. Она была из тех старых трудяг, которым любая работа нипочем: они и побелку сделают, и ворох белья перестирают-перегладят, и дров наколют, и грибов насобирают, и от выпивки сроду не откажутся. Потертая, неряшливая юбка подолом задевала ноги прачки, обутые в мужские башмаки; нос у нее был красный и в мелких бородавках, глаза тонули в глубоких морщинах, и двигалась она такими же мелкими, неуверенными шажками, как и старая госпожа. И недалеким своим умом Рачак никак не могла взять в толк, с чего бы это одной старухе без конца цепляться к другой такой же старой женщине. Потому она и решилась сказать: