Новеллы - [94]

Слуги препоясались кожаными поясами и отправились дорогой караванов, которая огибала берег моря и вела в Дамаск. Однажды вечером на закате, красном, как спелый гранат, они увидели снежную вершину горы Ермон. Назавтра, в прохладе погожего утра, перед ними заблестело море Тивериадское — прозрачное, окутанное тишиной, голубизной своей превосходящее голубизну небес, окаймленное цветущими лугами, пышными садами, порфирными скалами и белоснежными горными террасами, окруженными пальмовыми рощами, над которыми порхали горлицы. Рыбак, медленно отчаливавший в своей лодке от травянистого берега, улыбаясь, выслушал слуг. Учитель из Назарета? О, еще в месяце тишри Учитель вместе со своими учениками отправился туда, где катит свои воды Иордан.

Слуги бегом пустились по берегу реки, пока не нашли брод: там река образовывала широкую заводь и отдыхала, и на миг, зеленая и неподвижная, засыпала в тени тамариндов. Какой-то человек, — это был ессей, — в белых льняных одеждах, с беленьким ягненком на руках, не спеша собирал целебные травы у самой воды. Слуги смиренно поклонились ему, ибо народ любит таких людей, людей с чистым сердцем, светлых и незапятнанных, как их одежды, которые они каждое утро стирают в тщательно промытых каменных чанах. Не знает ли он, куда направился новый Учитель из Галилеи, который, подобно ессеям, проповедовал милосердие и который исцелял людей и животных? Ессей пробормотал, что Учитель прошел через пустыню Эн-Гадди, а потом переправился на ту сторону… А куда — «на ту сторону»? Ессей, махнув букетом красных цветов, указал на землю, лежащую по ту сторону Иордана, — на Моавию. Слуги перешли реку вброд, но, задыхаясь на трудном пути, тщетно искали они Иисуса даже в горах, на которых возвышается мрачная Махерусская крепость… У колодца Иакова отдыхал большой караван, который вез в Египет мирру, пряности и бальзамы из Галаада; погонщики верблюдов, черпая воду кожаными бадьями, рассказали слугам Оведа, что в Гадаре, во время новолуния, некий Учитель, творящий чудеса, более великий, нежели Давид или Исайя, изгнал семь бесов из одной прядильщицы и что, повинуясь звуку его голоса, один человек, которому отрубил голову разбойник Варрава, вышел из гроба и вернулся к своему саду. Обнадеженные слуги тотчас же поспешно поднялись дорогой паломников в Гадару — город с высокими башнями, а затем еще дальше, в сторону Гамалы… Но в это утро Иисус, сопровождаемый народом, который пел и махал букетами мимозы, вышел в море в рыбачьей лодке под парусом и поплыл в Магдалу. Павшие духом слуги Оведа снова перешли Иордан по мосту Дочерей Иакова. Однажды, когда они, в уже стоптанных от долгого пути сандалиях, шли по земле Иудейской, им повстречался мрачный фарисей, возвращавшийся в Эфраим верхом на муле. Почтительно и благоговейно обратились они к законоучителю. Не видел ли он нового Пророка галилейского, который ходит по земле, творя чудеса, как бог? Длинноносый фарисей сморщился и помрачнел, и гневный, гордый его голос загремел, как труба:

— О, язычники! О, проклятые! Где вы слышали, что пророки и чудеса могут существовать вне стен Иерусалимских? Всемогущ один Бог Израилев, имя которого пребывает во Храме его. Из Галилеи же приходят глупцы и лжецы…

И так как слуги попятились, увидев, что он поднял руку, сплошь обернутую пергаментом со священными надписями, взбешенный книжник соскочил с мула и побил слуг Оведа камнями, лежавшими на дороге, с воплем: «Рака! Рака!» — и с прочими проклятиями, которых требовал обычай. Слуги побежали в Эн-Ганним. И велика была скорбь Оведа, ибо стада его гибли, а виноградники засыхали; а между тем, подобно заре, загорающейся над вершинами гор, во всем блеске сияла слава Иисуса Галилеянина, утешителя, исполнителя божьего обетования.

В ту пору начальником главной крепости долины Кесарийской — от города и до моря — был римский центурион Публий Септим. Публий, суровый человек, заслуженный воин, принимавший участие в походе Тиберия на парфян, разбогател во время восстания в Самарин с помощью поборов и грабежей; он был владельцем копей в Аттике и — это была высшая милость богов — пользовался благорасположением Флакка, императорского легата в Сирии. Но горе подтачивало его великое благоденствие подобно тому, как червь подтачивает сочный плод. Его единственная дочь, которая была ему дороже жизни и сокровищ, угасала от продолжительной и странной болезни, непонятной даже ученым врачам и волхвам, за которыми он посылал в Тир и в Сидон. Бледная и печальная, как кладбищенская луна, она улыбалась отцу бледной улыбкой и без единой жалобы угасала, сидя под велариумом на эспланаде крепости и устремив тоскующий взор печальных черных глаз на голубизну Средиземного моря, по которому она приплыла из Италии на роскошной галере. Порой какой-нибудь легионер, стоявший близ нее между зубцами стены, не спеша нацеливал вверх свой лук, и стрела пронзала большого орла, безмятежно парящего в сияющем небе. Дочь Септима с минуту следила за тем, как птица кружилась в воздухе и падала мертвой на скалы, но тут же со вздохом снова переводила взгляд на море и становилась еще бледнее и еще печальнее.