Новелла современной Румынии - [21]

Этой весной я попал в деревню в непогоду. Горы были укутаны снегом до самого подножья. Дул ветер и лил дождь вперемешку со снегом. Даже собаку и ту жалко в такое ненастье выгнать из дому. Я сидел дома, коротал время в сенях с родными. Иногда к нам заглядывали мои давнишние друзья, и мы толковали за стаканом доброго вина, которое полагается пить после жареной курицы или копченого окорока, как делают у нас в деревне. Прихлебывали мы вино, вспоминали давние времена, но гости то и дело упоминали о небывалом урожае кукурузы, полученном два года тому назад. Вспоминали и вздыхали, опасались, что в этом году не успеют отсеяться вовремя: уж больно зима затянулась — никак не кончается. Дни катились один за другим, ненастные и мокрые, как старухи, что холодной осенью возвращаются вечером от мочила, где размачивали коноплю. В один из таких угрюмых ненастных дней я сказал:

— Ну, коли два года тому назад у вас здесь был такой урожай, то в пойме Вырнава, верно, уж такая кукуруза уродилась, что и представить себе трудно.

Сын старого Хури, Ниц, собиравшийся запить стаканом вина пирог со свиными шкварками, отставил стакан, который уже было поднес ко рту, снял очки в проволочной оправе, унаследованные от отца, в свою очередь унаследовавшего их от бабки Логоаи, и удивленно уставился на меня, как на человека не от мира сего. Затем он коротко заявил:

— Ни одной кукурузинки не уродилось! — и одним глотком опорожнил стакан.

— Погодите, я расскажу все по порядку, — вмешался сын Цили Тоадер, увидев, что я выпучил в недоумении глаза. Затем он старательно расправил и вытер усы, чтобы на них не осталось ни единой крошки пирога, и продолжал: — Вы, может, и не знаете…

— Да не величай ты меня на «вы», говори «ты»: ведь вместе пасли свиней на Мэгуре…

— Ты так ты. Будь по-твоему! Ты, видать, не знаешь, что у них отобрали пойму.

— Нет, — ответил я так же удивленно.

Оказывается, вот как было дело. Пришел какой-то человек, сказал, что он из райкома. А на самом деле он из столовой, что при каменоломне. Он еще говорил про себя, что член партии, а на самом деле это не так. А кто он такой и откуда появился, никто толком не знает. Зовут его Кырцэ. Парень молодой, но хитрый как бес. Рабочие боятся его хуже черта. Говорят, он их даже колотит. «Ты чего, классовый враг, хочешь? — орал он. — Чтобы я райкому о тебе доложил?» У нас-то рабочие еще темные, вот и молчат. Так они приучены издавна — лучше молчать, чем болтать. По поговорке: «Много болтать — беду наживать». Но, по правде говоря, они не так боялись Кырцэ, как другого начальника, поглавнее, который был там чем-то вроде заведующего. Ну, этого уж рабочие знали как облупленного. Да и как им не знать бандюгу Влада, бывшего графского управляющего. Избивал он нас до крови невесть из-за чего, когда мы тогда работали на графа. Мне он тоже как-то влепил несколько затрещин, когда на сборе винограда я спрятал в рукав одну гроздь. А теперь после войны, бог знает как, Влад сумел остаться в начальниках. Он-то и подослал Кырцэ к Симеону и Гиоаке. А Влада на это дело надоумил его же тесть Здрынгэлэу, тот, у которого молотилка и куб для самогонки. Здрынгэлэу водил дружбу с Пралей, районным уполномоченным по сельскому хозяйству, тем самым, который с землей всячески мухлевал.

— Вот и сделай что-нибудь, коли сумеешь! — закончил Тоадер, уперся руками в колени и уставился мне прямо в глаза.

Когда Кырцэ встряхнул как следует Симеона и Гиоаку, они были рады-радешеньки получить взамен хоть делянку земли в другом месте. Ведь Симеон и Гиоака беспартийные, хоть брат Симеона, — тот, что в Бухаресте, — и видный коммунист.

— Так… для рабочего класса, мы, конечно, отдадим… — согласился Симеон, — да вот только, как с лесом-то будет, — заикнулся было он.

— Какой там еще лес? — заорал Кырцэ. — Чтобы ноги вашей там не было, а не то сразу в райком отведу!

Братья смолчали, но в сельсовет все-таки пошли. А там в председателях ходил Илисие Многоземельный: он тогда еще не был председателем тоза. Этот тоже вышел сухим из воды; черт его знает как, но значился он середняком, а не кулаком, каким стал с тех пор, как унаследовал состояние своего дядьки-ростовщика.

— Я вам, люди добрые, ничем помочь не могу. Давно уж вам говорил — отступитесь от поймы. А вы ни в какую. Вот теперь и потеряли ее.

— Да по какому же праву он ее у нас забирает? Мы ведь не помещики, чтобы у нас землю отнимали, — возразил Симеон, который был посмелее и упорнее.

— Вы потише, а то как бы вам еще хуже не пришлось! Сами знаете, что у вас там в пойме восемь гектаров земли у одного и четыре у другого.

— Нет, всего шесть у обоих, — возразили в один голос братья. — Ну, может, если замерить и засчитать всю гальку, то будет восемь гектаров, и то на обоих.

— Вы, люди добрые, лучше помалкивайте. Там уже представители райкома все замерили. А что вы запоете, коли потребуют с вас налоги за все последние годы? С тебя, Симеон, за восемь гектаров земли, а с тебя, Гиоака, — за четыре?

— Упаси боже! Да разве это по справедливости? Нешто нет и у других мужиков наделов у Криша, земли, намытой водой? — воскликнул Симеон.