Новелла современной Румынии - [162]

— Муря, — советовал он, — с ними говорить знаешь как надо! Как бы не прошляпить, смотри! Мы их побили, а не они нас! Сам видел, какой гостинец приготовлен для них в селе, в саду! Пусть только они посмеют выстрелить хоть раз! В порошок сотрем их!

— Что вы еще выдумали? — вступился другой. — Черт их подери! — выругался он. — Нечего церемониться с этими, гадами! Дайте им, сволочам, по морде, не то мы сами вылезем из окопов и забудем, что они просили мира.

Муря начал было им разъяснять, что дело обстоит не так. «Тут, мол, не обойтись без «дипломатии» (видно было, что его проинструктировали), раз мир — не к чему понапрасну кровь проливать…» Объяснить это толком он не успел, потому что парламентеры поднялись во весь рост и двинулись к немецким позициям. Идущий впереди делегации нес белый флаг.

Взбудораженные бойцы опять заняли свои места в окопах, продолжая проклинать эту «дипломатию» и гитлеровцев, засевших в своем логове на холме. Время от времени слышалось только позвякивание затворов.

Я следил за делегацией в бинокль. Долго не мог я оторвать глаз от Мури: шел он гордо, с достоинством, стараясь одним своим видом внушить страх гитлеровцам. Однако, как ни старался Муря держаться прямо, но сутулился он больше других. Эта привычка напоминала о его прошлом, о годах рабства на земле Кристофора. Я от души радовался своему выбору: «Пусть перед ним склонят головы немцы!»

Вместе со мной на протяжении всего фронта в несколько километров, охватившего полукругом высоту, занятую немцами, тысячи людей следили за делегацией затаив дыхание, готовые в любую минуту обрушиться огнем на врагов. В укрытиях на краю деревни и под деревьями в саду мощно гудели моторы тяжелых тридцатитонных танков, угрожающе поднимались стволы заряженных орудий, были сняты чехлы с железных остовов грозных «катюш». Достаточно было одного сигнала, чтобы все мы оставили окопы и ринулись в последний бой с гитлеровцами, в последнюю атаку.

По «ничейной земле» делегация прошла спокойно, без помех; решительным шагом она приближалась к проволочным заграждениям противника. Казалось, кроме этих людей, нет ничего живого на этой стороне, где уже отгремела война, оставив после себя развалины и опустошенную землю. Продолжающаяся тишина напоминала мне первые мгновения мира, и я переживал волнение тех минут…

На немецкой стороне по-прежнему не видно было никакого признака жизни, там не подняли ожидаемого нами белого флага в знак покорности. Когда делегация, миновав проволочные заграждения, подходила к первой террасе, немцы открыли огонь, бешеный, смертоносный огонь из сотен автоматов, пулеметов, минометов, пушек… От неожиданности я окаменел… Двое из шедших парламентеров пошатнулись, упали навзничь, словно подкошенные. Остальные залегли, прячась в воронках.

— Что они делают, поганцы? — заскрежетал зубами солдат, стоявший рядом со мной.

Целой вечностью показалось мне то мгновение, после которого я услышал за нашими спинами урчание танков, с бешеной скоростью вырвавшихся из своих укрытий. Над нашими головами со свистом пронеслись первые снаряды пушек, веером рассыпались огненные стрелы «катюш», фыркая и шипя летели и разрывались мины; безостановочно строчили пулеметы, небо бороздили ракеты… Страшный ураган огня и раскаленного металла бушевал над высотой, земля гулко ухала, стонала, содрогаясь до самых глубин. Огромные клубы черного дыма и пыли снова окутали высоту 310, скрыв железную мачту радиостанции. В просветах было видно, как рухнули укрепленные позиции немцев. Каждый взрыв выворачивал землю, поднимая на воздух столбы проволочных заграждений, подрывал заложенные в землю мины. Пушки били по бетонным блиндажам, которые крошились и расстилались грязно-серым облаком пыли.

Когда танки поравнялись с нашими позициями, я поднял солдат в атаку. Обезумев от ярости, люди бежали с неистовым криком. Огромный вал всесокрушающей силы беспощадно обрушился, чтобы смести, стереть с лица земли казавшиеся неприступными позиции врага. Вместе с танками мы нырнули в плотное белое месиво, под которым еще дрожала земля. Попадавшихся немцев поднимали на штыки. Человеческая лавина безудержно устремилась на немецкие позиции.

Преодолев последнюю, третью, террасу, мы оказались на самой вершине холма. Вся земля была здесь изрыта выбоинами, горели немецкие блиндажи, в исковерканных до неузнаваемости траншеях и укрытиях валялись ружья и пушки, дымились разбитые, изрешеченные снарядами танки, плашмя лежала поврежденная металлическая антенна.

Из-под развалин, из глубоких траншей стали выходить гитлеровцы, подняв руки и дрожа от страха.

После этой последней атаки немногие из них остались в живых. С трудом волоча ноги, они двигались к загону из обломков стен.

Бой перекинулся на противоположную сторону холма. Когда на нашем участке пыль и дым понемногу рассеялись, я заметил солдата, направлявшегося к нам. На спине он нес раненого, которого осторожно опустил на постланную на земле плащ-палатку. Раненый застонал, его лицо и грудь заливала кровь. Это был единственный парламентер, избежавший смерти. В нем я узнал Мурю. Я наклонился над ним, вытер его глаза и лицо рукавом. Узнав меня, скривив лицо от боли, он улыбнулся. Его взгляд поразил меня. В нем отражалось то новое, что родилось в солдате, когда он шел к немцам посланником мира.