Новая жизнь - [64]

Затем я иду обедать. В этом городе два ресторана. В «Асыме» всегда много народу. В «Железнодорожном» ресторане дорого и подают спиртное. Иногда я хожу в один, иногда — в другой. Иногда где-нибудь в кафе ем хлеб с сыром, а иногда вообще не выхожу из дома. Днем я не пью спиртного. Могу иногда немного вздремнуть, и только. Мне важно в половине третьего снова сидеть за столом и работать. И я аккуратно работаю до половины седьмого или семи. Если работа идет хорошо, тогда, бывает, я работаю дольше. Если человеку нравится то, что он пишет, если он доволен своей жизнью, он не должен упускать шанс и писать столько, столько может. Жизнь коротка, ты же знаешь. У тебя чай стынет.

Проработав весь день, я с удовольствием смотрю на то, что написал, а потом выхожу на улицу.

Мне хочется пообщаться с кем-нибудь, пока я листаю вечерние газеты и смотрю телевизор. Я в этом нуждаюсь, так как я живу один и решил остаться один. Мне нравится видеть людей, болтать с ними, немного выпить, выслушав одну-две истории, может быть, рассказать свою. Потом я, бывает, иду в кино или смотрю что-нибудь по телевизору. Случается, что играю по вечерам в карты в кафе, а иной раз рано возвращаюсь домой, захватив газеты.

— А вчера вечером ты ходил в цирк, — заметил я.

— Они появились в нашем городе месяц назад и остались. К ним ходят.

— Там женщина, — проговорил я. — Она действительно немного похожа на ангела.

— Да никакой она не ангел, — сказал он. — Спит с местными шишками и солдатами, у которых есть деньги. Понятно?

В саду, обращенном в сторону вокзала, наступила тишина. Тон, каким он произнес эти слова, зародил во мне какое-то смутное беспокойство, заставив забыть о насмешливой злобе; я чувствовал себя так, как будто мне пришлось встать из удобного, мягкого кресла и взгромоздиться на жесткий, неудобный табурет.

— Все, что написано в книге, — сказал он, — осталось в далеком прошлом!

— Но ты же целыми днями переписываешь ее, — возразил я.

— Я пишу ради денег.

Он произнес это не с гордым видом, не с раскаянием, а, скорее, как человек, который извиняется за свои слова. Он переписывал книгу от руки в обычные школьные тетради. Так каждый день он работал в среднем по восемь — десять часов, а за час мог записать примерно три страницы; за десять дней он с легкостью выполнял экземпляр книги в триста страниц. Здесь есть люди, которые платят за это «разумные» деньги. Это передовые люди города, традиционалисты, те, кто любит его, кто ценит его усилия, его веру, его самоотверженность и терпение, кто выделяет его среди других, люди, которые счастливы от того, что среди них живет человек, который настойчиво следует своим принципам… И даже тот факт, что он посвятил свою жизнь столь скромному занятию, создало вокруг него легкий ореол легендарности — он произнес это смущенно. Его уважают, а в том, что он делает — тут он, как и я, употребил выражение «как бы это сказать», — находят некую сакральность…

Все это он говорил в ответ на мои настойчивые, с подвохом, вопросы; ему совершенно не нравилось рассказывать о себе. Он с благодарностью упомянул о доброте своих клиентов, упомянул о доброй воле энтузиастов, которые покупают у него написанные от руки экземпляры книги, сказал об их уважении к нему и добавил:

— Что ж. Я оказываю им услугу. Предлагаю им нечто настоящее. Книгу, где каждое слово написано верой и с верой. А они компенсируют мой честный ежедневный труд ежедневной платой. Но, в конце концов, все так живут.

Мы помолчали. Пока он ел свежие бублики с овечьим сыром, я подумал, что его жизнь устоялась; как было написано в книге, его жизнь «вошла в колею». Он тоже, как и я, отправился в дорогу под влиянием книги, но в тот момент, когда поиски и путешествия переплелись со смертью, любовью и несчастиями, ему удалось то, чего не удалось мне: он обрел душевное равновесие, неизменное во всем, обрел внутренний покой. Он осторожно откусил сыр и, смакуя, допил последний глоток чая, остававшегося на донышке, а я смотрел на него и думал о том, что эти маленькие руки, пальцы, рот, подбородок, голова каждый день выполняют одни и те же движения. Покой и душевное равновесие подарили ему бесконечное время. А я, обиженный судьбой, ненасытный, раскачивал под столом ногами.

Внезапно я понял, что завидую, мне захотелось сделать что-нибудь плохое. Но потом мне пришла в голову еще более отвратительная мысль. Если я сейчас вытащу пистолет и выстрелю ему в лоб, я все равно ничего не сделаю человеку, познавшему во время написания книг покой бесконечного времени. Он просто продолжит свой путь все в том же застывшем времени, хотя и немного изменится. А моя не ведавшая отдыха душа все никак не могла обрести покой, она металась и рвалась — как водитель автобуса, который забыл, куда едет.

Я спрашивал его о многом. Он отвечал мне короткими «да», «нет», «конечно», так, что я всегда понимал: я давно знаю ответы на все свои вопросы. Он был доволен жизнью. Он больше ничего не ждал от жизни. Он все еще любил книгу и верил ей. Он ни на кого не сердился. Он понял, что такое жизнь. Но не может объяснить. Конечно же, он удивился, увидев меня. Он не думал, что сможет кого-нибудь чему-нибудь научить. Каждый живет как хочет, и, с его точки зрения, все жизни схожи. Ему нравилось одиночество, но это не важно, потому что и с людьми ему было неплохо. Джанан он когда-то сильно любил. Да, он влюбился в нее. Но потом ему удалось сбежать от нее. Он не удивлен, что я сумел найти его. Он передает Джанан большой привет. Писать — это единственное дело его жизни, но не единственное счастье. Он знал, что должен работать как все. Может, ему понравятся и другие занятия. Да, он может выполнять любую работу, если она позволяет заработать на хлеб. Смотреть на мир, действительно видеть его таким, каков он есть, доставляло ему большое удовольствие.