Новая жизнь Нефертити - [102]

Лили работала, не покладая рук, пряди её убранных в короткий хвост волос, растрепались. Она то и дело встряхивала головой и, стирая капли пота платком со лба, рассматривала меня, отстраняясь, как художник картину.

Мадам Беттарид подходила часто, живо заинтересованная в процессе. И только мне было всё равно.

Лили расположила овальные картуши вдоль моего тела, на каждой груди старательно вырисовала жуков-скарабеев, на плече — по грифу с распростертыми крыльями, окантовку, похожую на браслеты, новые картуши с именами Нефертити поменьше, а по центру груди от яремной выемки типичное для амарнского периода солнце с очеловеченными ладонями на краю каждого луча. Приходилось переворачиваться. Спустя несколько часов ажурная вязь из рисунков и иероглифов покрыла всё моё тело, как татуировка. Лишь шея, голова и кисти рук остались незатронутыми. Я больше не казалась себе обнажённой. Кожа горела, саднила и пульсировала в местах двух картушей, словно они были вырезаны ножом.

Закончив работу, Лили посмотрела с благоговением и вдруг произнесла неслышно, почти шёпотом:

— Idol. I envy you[33]. — И с поклоном вышла.

Да, сейчас я безмолвный идол, кукла. С отвращением к себе и вынужденному бездействию я откинулась обратно на раскладной массажный стол посреди комнаты, да так и осталась лежать. Не было ни желания, ни сил вставать. Зачем? К Роберту мне не пробраться: у входа в палатку стоял, как Цербер, Макаров, по периметру — ещё три бугая. Я — ценный артефакт, который охраняют даже от своих. Судя по голосам, вокруг было человек двадцать, и все чем-то заняты. Чем именно? Мне не узнать.

Мадам Беттарид постоянно находилась рядом, готовясь по-своему. Фоном звучала негромкая музыка, предполагая расслабление, а в воздухе чувствовалась суета. Или агония.

Я закрыла глаза.

Сейчас, как никогда, хотелось жить простой, обычной жизнью; ходить в магазин за хлебом, радоваться первым листикам весной, цветению абрикос, запаху клубники, черешне с ветки; хотелось просто мыть полы и смотреть на небо, читать книги, дышать, гладить кота; заваривать чай. Такие маленькие радости, которых не замечаешь, пока не лишишься.

Мне не надо ничего великого! Стремление к исключительности — прямая дорога в ловушку, теперь я знаю. Счастье в простоте. Я даже согласна на одиночество, лишь бы жить. Но в тени закрытых ресниц отчего-то представился взъерошенный Роберт в мятой футболке и джинсах. Он смеялся в светлом фонтане солнечных зайчиков.

Кто-то провёл пальцами по моей руке. Я вздрогнула, просыпаясь.

— Такая нежная кожа и столько магии, — сказала гипнотически томно мадам Беттарид и заглянула мне в глаза.

— Я не чувствую магии, — устало пробормотала я.

Её было не узнать: простая белая туника из льна, парик из синих, сплетённых мельчайшими косичками волос, подведённые чёрным глаза, ожерелье «усех» и явно древняя пектораль на груди. В отличие от египетских традиций пояс на ней был подвязан расшитым золотом на синем в цвет ночного неба переднике, явно позаимствованном у масонов. Мадам Беттарид провела руками над моим телом и удовлетворёно улыбнулась:

— А она есть. Нефертити, как и я, была видящей. И ты становишься, это происходит постепенно. Иначе можно сойти с ума.

«Кого-то, видимо, и не пощадило…» — ехидно подумала я.

Мадам Беттарид сощурилась и вновь провела ладонью по моей коже, я отдёрнулась, бессознательно скривившись от отвращения.

— Если сопротивляться своему естеству, тоже можно сойти с ума. Не забывай это, Дамира!

— А вам не бывает жалко людей? — спросила шёпотом я, заставляя её прислушаться.

— Жалость — низменное чувство, — ответила она и сквозь паузу бросила жёстко и зло: — Меня никто никогда не жалел. — А затем ткнула пальцем на один из раскрытых кейсов. — Надевай свои браслеты со скарабеями. И вот эти два на лодыжки.

— Как скажете, — забывшись, раздражённо процедила я и тут же поправилась, вспомнив о Лембите: — Да конечно.

Когда всё было завершено, я не узнала себя в зеркале: не одетая и не голая, не живая и не мёртвая, но уж слишком похожая на статую, сплошь покрытую письменами, с тяжёлыми украшениями на руках и ногах. Мадам Беттарид протянула мне короткий нубийский парик с множеством косичек с золотыми бусинами на концах. Золотой обруч прижал чужие жёсткие волосы к голове. Я поёжилась.

Мадам Беттарид удовлетворённо улыбнулась:

— Детали — это всё! — Затем достала из кармана передника рацию и скомандовала: — Зажечь огни! — Отсчитала до десяти вслух и объявила: — Всё, Дамира. Нам пора!

Сердце моё сжалось, от волнения стало нечем дышать, но я заставила себя пойти вслед за валькирией. Паника не поможет.

⁂

В центре площадки перед тентами появился крошечный бассейн, совсем не священный пруд Нун для омовений, но всё же. Даже удивительно, как они приволокли его в пустыню… Над голубой водой гулял ветер, вызывая рябь. Он мигом овеял песком, как прахом, мою обнажённую кожу. Попытался затушить огни в расставленных по периметру треножниках, увенчанных чашами. Языки пламени из них потянулись за ветром, но не погасли. Ветер пошёл гулять дальше по развешанным повсеместно узким белым стягам, как дóлжно было в Египте в дни великих праздников.