Новая родня - [12]

Мика рассмеялся, но тут же осекся. Заяц нёсся прямо на полынью, видневшуюся, вдали. Одним махом перескочил через полосу воды, никогда не замерзающую на быстром течении, сел и оглянулся. Интересно ему, что будет с Кудлаем. Перескочит ли лёс вместе с упряжкой? Ишь ведь как сообразил хитрый русачина! Уж наверное, был из таких, что и лис и волков обманывают.

Мика сразу оценил положение и, оттолкнув Юку, кубарем полетел наперерез азартному Кудлаю.

А дальше всё произошло как в страшном сне. Мика выкатился на лёд перед самым носом Кудлая и преградил ему дорогу в полынью. Пёс отскочил в сторону, оборвав постромки, а санки с разбегу налетели на Мику и подтолкнули его к дымящей паром полынье.

Распластавшись на льду, Мика тормозил руками, ногами, грудью, животом и даже носом. Но на скользкой поверхности не за что зацепиться. И медленно, неудержимо он сползал в полынью, упираясь руками в салазки. И видел, с каким ужасом смотрит на него названая сестрёнка — не может-ни крикнуть, ни выскочить.

Последним усилием он оттолкнул салазки, а сам погрузился ногами в воду и почувствовал, как в один миг его валенки снялись с ног и ушли в омут, словно водяной сдёрнул и утащил их. Заболтав босыми ногами в ледяной воде, Мика удержался за кую кромку льда, окаймлявшего полынью. И это спасло. Набежавшие мальчишки протянули жердинку, выломанную из плетня, и вытянули его. Очутившись босиком на льду, Мика не растекся и помчался прямым ходом к деревне. Вскочил в тёплый телятник прямо в объятия матери, как раз поившей новорождённых телят.

— Ай, батюшки! — так и обмерла Марфа, увидев сына, примчавшегося по морозу босиком.

— А валенки где?

О том, как Мике попало за отцовские валенки, нырнувшие в омут, лучше и не рассказывать.

Хватит того, что Юка его потом попрекал:

— Другие на войне геройствуют, если и погибают, так с пользой… А ты в тылу в омуты бросаешься! Поедем скорей, пока тебя собственный пёс не загрыз, смирный бык не забодал! Помереть — так уж героем!

Это было хуже всего, такое невозможно вытерпеть. И Мика решил поскорей отделаться от всего, что мешает: навозить дров, вытопить баню да в путь-дорогу.

В ближайший же день отправился вместе с колхозницами в лес по дрова. Мика рассчитывал вернуться к вечеру и наказал Юке быть в готовности номер один.

И ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ БЕЛКА?

Не успел Мика отлучиться — в лес за дровами, а тут новый случай на войну убежать. Да ещё какой— нарочно не придумаешь! Юка так и подскочил, когда мать сказала ему:

— Завтра поедешь на станцию пеньку возить.

А дедушка Аким — он был кладовщиком в колхозе— подмигнул:

— Самую лучшую отпущу для нужд фронта. Из неё будут крепкие верёвки вить, гитлерам-разбойникам руки вязать!

Дед, он над всем подшучивает. Юку обрадовало другое: вместе с этой коноплей можно в вагон погрузиться да на мягкости и в тепле ближе к фронту закатиться.

Не теряя времени, он забрался в чулан, отрезал добрый кусок сала с той стороны окорока, который стенке висит, чтобы мать не скоро хватилась. Затем зашёл в холодную горницу и от каждого каравая хлеба, которые там хранились, отрезал по горбушке.

Пополнив дорожный мешок ещё чесноком, солью и парой шерстяных носков, Юка принялся заготавливать махорку. Занятие надоедливое, но необходимое. Явиться на фронт без своего табачку не положено. Солдатская дружба, она, известно, начинается с общей закурки. Так ему дед давно говорил, конечно, не без хитрости, а чтобы приохотить делу.

Самому старику всё некогда было, да и руки побаливали. Вот усадит он Юку верхом на лавку, ставит деревянное корыто, полное сухих стеблей самосада, даст в руки острый топор и скажет:

«Руби мельче, будет зелье крепче!»

Прежде Юка рубил табак с неохотой, а теперь тяпал без отрыва. Дед его старанье похваливал, а Юка не зевал. От каждой нарубленной кучки — горстку в кисет. Наполнит — и за пазуху. Эти кисеты девчонки-пионерки в подарок фронтовикам вышивали и ему поручили по почте отправить. Ну, а Юка решил сам отвезти, да не пустые, а с махоркой, да ещё своими руками нарубленной. Старался он до поту. Когда наскучивало, выходил за сарай, чтобы приучиться курить. Какой же из него солдат, если затянуться махоркой на привале не сумеет? Даже военная песня есть такая: «Давай закурим».

Юка чувствовал себя и сильным, и смелым, способным на любой воинский подвиг, но вот куренье ему как-то не давалось. Дым в глаза лез, вызывал слёзы, и он каждый раз только плевался.

Эта неспособность очень его огорчала. То ли дело Мика — тот хотя и не затягивается но дым из ноздрей пускает лихо!

Утешали его лишь сведения о подвигах, которые совершают на войне девушки-санитарки и снайперы. А ведь они некурящие…

Поработал он до вечера и, набив несколько кисетов «трофейной» махоркой, поинтересовался, не вернулся ли Мика. Нет, никто из поехавших по дрова не возвращался.

Когда легли спать, мама вдруг начала чихать, кашлять. И прогнала его с кровати на печку к деду,

— Ой, до чего же ты табачищем пропах, ступай выдохнись!

Юка усмехнулся: «Вот завтра утром я совсем выдохнусь».

Наутро он помогал колхозницам грузить пеньку на возы. Хорошая была пенька, длинноволокнистая, шелковистая, из крепкой высокой конопли, выращенной на огородной земле. Крепкие из неё верёвки получатся. Если связать разбойников-гитлеровцев, нипочём не развяжутся!