Новая книга ужасов - [282]

Вблизи башня производила еще более унылое впечатление. Кирпичная кладка осыпалась, ее покрывали белесые пятна соли, и выглядела она словно кожа больного проказой. Главное здание как-то стояло, однако даже снизу, при неярком зимнем свете, Селкирк смог разглядеть, что стекла в окнах световой камеры заросли грязью и потрескались.

Будка смотрителя, прилепившаяся слева к подножию башни, выглядела еще хуже, если такое вообще возможно. Понизу известь проросла сквозь деревянные стены подобно диковинным водорослям. А может, это и были водоросли. Чинить тут было уже нечего. Маяк мыса Роби следовало срочно разобрать, а лучше – оставить на волю волн, чтобы те довершили начатую работу.

Селкирк гулко постучал в тяжелую дубовую дверь башни, но ответа не дождался, лишь налетевший порыв ветра едва не сбросил его в море. Рыча, он постучал снова. Позади бурлила вода – так булькает кипящий китовый жир. Прекрасно зная, что никакого жира там нет и быть не может, Селкирк готов был поклясться, что чувствует его запах – слабую, но тошнотворную вонь, которая, как бывало утверждал дядюшка, является плодом его воображения. Ведь слава спермацетового масла[172] именно в том, что оно практически не имеет запаха. Тем не менее каждый день той тоскливой осени ноздри Селкирка упорно его улавливали. Запах крови, китовых мозгов, сушеной рыбы. Он изо всех сил забарабанил в дверь.

Еще до того, как ему открыли, Селкирк услышал стук башмаков по каменным ступеням. Однако стучать не перестал, пока дубовая дверь не ушла вдруг из-под его кулаков. Наружу не пролилось ни капли света, напротив, мрак маяка втянул свет в себя.

Он ее сразу узнал, хотя никогда прежде не видел. Спутанные пряди черных волос извивались по плечам и спине, будто виноградные лозы, точь-в-точь, как описывала Амалия. Он ожидал встретить одичавшую старуху с седыми космами, согбенную возрастом и неизбывным горем. Не подумав, что если рассказ Амалии соответствовал действительности, этой женщине в ту пору было около двадцати, а овдовела она, едва ей исполнилось восемнадцать. Теперь смотрительница с достоинством взирала на него своими голубыми глазами, казавшимися в окружающей темноте осколками утреннего неба.

– Миссис Марчант, – произнес он, – мое имя Роберт Селкирк, я работаю в Службе маяков. Можно войти?

В первое мгновение ему показалось, что она сейчас захлопнет дверь у него перед носом. Однако она медлила, приподняв обе руки, будто раздумывала, не взлететь ли ей. На женщине была длинная юбка, а широкие сильные плечи обтягивала выцветшая желтая блуза.

– Селкирк, – повторила она. – Вы из Уинсетта?

Он чуть не всплеснул руками от удивления, потом покачал головой.

– Нет, из Службы маяков. Но вы правы, я – племянник здешнего Селкирка.

– Понятно, – сказала она.

Легкий португальский акцент ее речи всколыхнул воспоминания о «Гарпуне и Ворвани», крикливых китобоях и дымном воздухе таверны.

– В таком случае, – неожиданно улыбнулась женщина, – добро пожаловать.

– Боюсь, через несколько минут вы не будете столь любезны со мной, миссис Марчант. Я явился к вам затем…

Не слушая, женщина повернулась и начала подниматься по лестнице; не оборачиваясь, поманила его за собой.

– Вы, должно быть, замерзли, – услышал он ее голос. – Я напою вас чаем.

Селкирк шагнул внутрь и задержался, прислушиваясь к свисту ветра в щелях, словно метавшего в него со всех сторон ледяные стрелы. Если бы не крыша, это сооружение вообще нельзя было бы назвать жилищем, а уж тем более спасительным маяком или убежищем. Потом он начал подниматься вслед за женщиной по винтовой лестнице.

Изнутри кладка также шелушилась и заплесневела, над головой что-то хлопало, словно верхушка башни была полна птицами. За четыре ступени до световой комнаты Селкирк остановился и, застыв там, куда не доходил желтоватый свет свечи, уставился наискось вниз.

У стены, скрестив фарфоровые ножки, виднеющиеся под монашеским облачением, сидела кукла. Из-под низкого черного капюшона на Селкирка глядели обескураживающе голубые глаза, обрамленные длинными ресницами. На коленях куклы лежало серебряное распятие, длинные четки свисали на ступеньку, их крошечные бусины переливались в тусклом дрожащем свете бледно-желтыми и розовыми бликами, будто ракушки глубоко под водой. И действительно четки сделаны были из обломков перламутровых раковин.

Осмотревшись, Селкирк увидел других кукол, которых, поднимаясь, почему-то не заметил. Они сидели на каждой ступеньке вдоль рябой стены. Насколько он мог судить, материалом для изготовления кукол послужили, в основном, те же ракушки. Две куклы стояли, еще одна – сидела, поджав под себя ножки и приложив ухо к камню, словно прислушивалась к чему-то. Монахиня на верхней ступеньке глядела вниз, ухватившись кривыми ручками-раковинками за прогнившую балясину. У этой тоже были голубые глазки, но она еще и улыбалась, словно маленькая девочка. Утратив дар речи, Селкирк вступил в световую комнату и замер, как вкопанный.

Несмотря на пасмурный день, пыль и соляной налет на оконных стеклах, помещение заливал свет. Разумеется, шел он от свечей, а не от большого фонаря, который вряд ли вообще можно было зажечь. На противоположной стороне помоста, окружавшего фонарь, бок о бок стояли два белых плетеных кресла, обращенных к морю. Поверх их спинок были наброшены ярко-красные шерстяные одеяла, в ногах лежал коврик из той же шерсти. На коврике стоял кукольный дом.