Новая книга ужасов - [281]

Теперь, ведя в поводу лошадь по главной улочке городка, Селкирк поймал себя на том, что напрочь позабыл, в какой из этих мрачных халуп помещалась таверна «Гарпун и Ворвань». По пути он никого не встретил. Только дойдя до западного конца промерзшего тракта, в каком-нибудь квартале от мастерской своего дяди, он увидел, наконец, открытую конюшню для путников и направился туда.

Сарай освещался многочисленными настенными подсвечниками в форме подковы. Добывали здесь теперь китовый жир или нет, но свечи, судя по всему, по-прежнему оставались ходовым товаром. В глубине сарая, в железной печурке, пылал уголь. Из дальнего стойла появился грум – темноволосый паренек с родимым пятном, расползшимся по левой щеке, подобно медузе, и захватившим даже часть лба. Он поцокал языком, завидя поранившуюся лошадь Селкирка, и заверил, что пошлет за коновалом, только сперва оботрет, согреет и накормит бедную кобылку.

– А у вас тут есть коновал? – удивился Селкирк.

Парень гордо кивнул. Он был почти одного роста с гостем и картавил как шотландец.

– Доходное дело, сударь. Средства передвижения потребно держать здоровыми.

– Однако остаются в вашем городе очень немногие, верно?

– Только мертвецы, сударь. Много мертвецов.

Заплатив груму и поблагодарив его, Селкирк подошел к печке, присел, протянув руки к огню, и сидел так, пока его пальцы не покраснели. Если получится сделать то, что следовало сделать много лет назад, к вечеру его здесь не будет, только бы лошадь смогла нести седока. Насколько он помнил по той полуночной прогулке с Амалией, мыс Роби находился милях в трех отсюда, не более. Он отправится к маяку, а если его старинная обитательница все еще живет там, Селкирк уж как-нибудь не допустит никакой романтической чепухи. Сам ничего такого не потерпит, и ей не позволит. В конце концов, маяк не ее собственность, в нем и жить-то по-настоящему нельзя, а отсутствие современного оборудования и обученного смотрителя грозит неминуемой гибелью судам, которых злая судьба занесет в эти воды. Хотя, положа руку на сердце, немногие из них приближаются к этому всеми покинутому, измученному штормами побережью.

С этими мыслями он вышел из конюшни в метель. Вскоре Уинсетт остался позади. Пригнувшись, Селкирк шел навстречу ветру. Ни жалкие домишки, ни дюны не защищали от его порывов, ветер швырял в лицо снег пополам с осколками ракушек и песком, царапал щеки, будто звериными когтями. Подняв голову, Селкирк увидел впереди пляж, рябой от снежных наносов и клубков водорослей. Океан гонял волны от берега к находившейся примерно в сотне ярдов песчаной косе и обратно.

Он шел уже час, а может быть, дольше. Тропа, едва различимая и в лучшие времена, теперь совсем заглохла. Селкирк шел больше по песку, зарослям вереска и сухого чертополоха, то и дело цепляющегося за ноги. Лодыжка под толстым носком оказалась расцарапана до крови, но он не стал разуваться, просто выдернул те колючки, какие смог, и зашагал дальше. Далеко в море сверкнул солнечный луч, пробившийся сквозь плотную завесу облаков, исчезнув так же быстро, как появился. «Улыбка дьявола» – так назвали это португальские моряки. Тогда Селкирку не приходило в голову поинтересоваться, зачем называть дьявольским свет, а не мрак надвигающейся бури. И вот между склонами пологих дюн показалась коническая башня маяка.

Селкирк не раз и не два перечитывал трехгодичной давности доклад о состоянии дел на этом маяке. Там говорилось о совершенно прогнивших балках, трещинах и сколах в кирпичной кладке, а также разрушениях по всему фундаменту. Насколько теперь видел Селкирк, тот отчет еще польстил маяку. Казалось, здание разваливается прямо на глазах, роняя камни, как слезы, в набегающую волну.

Глядя на черные волны, катящиеся навстречу, Селкирк почувствовал привкус морской соли на языке и вдруг обнаружил, что вполголоса молится об Амалии, которая через шесть лет после его отъезда, ушла зимней ночью в дюны, да так там и сгинула. Дядя написал отцу, что у дочери никогда не было подруг, что она ненавидела Уинсетт и его самого, поэтому, быть может, сейчас ей лучше, где бы она ни была. В конце имелась приписка: «Вся моя надежда на то, что дочь еще жива и находится там, куда мне никогда не попасть».

Как-то ночью, которую они с Амалией провели не здесь, а в другом пустынном месте, немного ближе к городу, на них налетела стая чаек. Сотни их выныривали из лунного света и словно ураган обрушивались на материк. Амалия, хохоча, принялась швырять в них камни, в то время как птицы с резкими криками кружили вокруг. Ей удалось попасть одной в голову и убить ее. Склонившись над птичьим трупиком, девушка подозвала Селкирка. Он ожидал увидеть слезы раскаяния, она же смочила палец в чаячьей крови и провела вертикальную полосу на лице Селкирка. Но не на своем.

Опустив глаза, Селкирк смотрел, как прилив лижет носки его сапог. Сколько раз за время своей работы в доках он представлял, – надеялся! – что вот сейчас из-за штабеля ящиков или из-за складского угла появится Амалия, разыскавшая-таки его после побега из Уинсетта.

Сердясь на себя, Селкирк принялся пробираться между камнями к подножию башни. Вдруг накатившая пенная волна намочила штанины, тут же прилипшие к ногам, и порыв ледяного ветра мигом заморозил ткань.