Ностальгия - [27]
Вайолет наморщила нос.
— Представляете, каково жить с таким человеком? Одержимый, одно слово.
— А я бы сказала, это даже забавно, — рассмеялась Саша.
Глянув на Норта, она заметила, что один из его манжетов отвернут и нитка свисает.
— Одержимый, что правда, то правда; с другой стороны, я же рассказал вам только о «железнодорожной» стороне его характера. Сдается мне, таких, как он, газеты называют «неисправимый романтик». Он совершенно безобиден, кроток и мил. Такие люди — своего рода противоядие; сдается мне, мы бы без них с ума сошли. Как бы то ни было, страсть к коллекционированию — это ключевая черта рода человеческого. Все мы в каком-то смысле сродни птице-шалашнице.[38]
— Вы с ним близкие друзья? — полюбопытствовала Саша.
— Прежде я очень часто с ним виделся!
— Мне бы хотелось с ним познакомиться.
— Саша, зачем?!
Норт улыбнулся; от уголков его глаз синусоидальными проекциями разбежались морщинки.
— Да пожалуйста, если угодно; но только он мой ровесник. Он вам в дедушки годится. А не пойти ли нам? По-моему, пора.
И снова, и снова все то же: согбенные над картами фигуры. На предпоследнем мосту они заметили бегущую трусцой чету Кэддоков: Кэддок придерживал жену под локоть.
— Привет! — помахала им Саша. — А мы только что…
— Леон забыл в поезде экспонометр. Кто-нибудь знает, где тут бюро находок? Такси в этот час не поймаешь.
Между тем под мостом проплыл туристский паром. Пассажиры запрокинули головы и защелкали фотоаппаратами: засняли всех пятерых за разговором на лондонском мосту!
— Раньше оно было во-он там. Идти недалеко, но путь довольно хитрый. — Норт обернулся к своим спутницам. — Может, ну его, последний мост?
— Я пойду с вами, — объявила Саша.
Бюро находилось в буром здании старой железнодорожной станции, закрывшейся из-за инфляции.
Саша прижалась к Норту.
— Сдается мне, у вашего друга, как бишь его там, этой в коллекции нет.
Норт погладил бороду.
— Я и сам ничего такого не припоминаю.
Бюро находок смахивало на маленький захолустный музей, организованный энтузиастом-любителем. Находки, как гласила табличка внутри, размещались за стойкой, на столах и полках, на удобном расстоянии друг от друга, и все — снабжены разборчивыми ярлыками. А еще там были специальные «скворечники»: для потерявшихся голубей, объяснил служитель Норту. Удивиться впору, сколько их; некоторые — с иностранными метками на лапках.
Пока Кэддоки деловито заполняли бланк, служитель поманил остальных за стойку.
— Многие из находок здесь уже целую вечность хранятся. — Служитель указал на белое велосипедное колесо, соединенное с ручным насосом. — Эта штука еще до меня тут была, — кивнул он, сверяясь с красной этикеткой. — Тысяча девятьсот тринадцатый год. Кое-что наверняка имеет большую ценность.
Старые, изъеденные патиной монеты; недоставленные письма с редкими марками; викторианские игрушки; пыльные бутылки портвейна; первый том «À la recherche du temps perdu»[39] издания 1913 года в «вулвортсовском» пакете.
Уже одна только коллекция забытого багажа служила хорошей иллюстрацией того, как меняется отношение к путешествию в сторону все большей демократичности. Служитель горько жаловался на нехватку персонала, на отсутствие систематического каталога. Не так давно хранилище обнаружили социологи — и опубликовали небезынтересные выводы. В одном конце шкалы находилась ковровая сумка с монограммой «Рис Джеффрис», забытая в поезде однажды утром в начале двадцатых; в другом, более современном конце оказались невостребованные парусиновые сумки с клапаном, замызганные, открытые — такими охотно пользуется и от таких избавляется международная армия закаленных безбилетников, пассажиров автобуса, автостопщиков и прочая мелкая сошка.
А между ними, посредине — допотопные чемоданы и эмалево-скобяная продукция, неизбежные «гладстоны» и так называемые портманто из обтянутого шелком картона («порт» — сокращение от английского porter, носильщик — куда они все подевались-то? Manteau — с французского, свободная верхняя женская одежда). Были картонные саквояжи, аргентинские, из прошитой кожи, или классические модели из папье-маше… пластик, винил, тайваньская искусственная кожа… висячая сумка, вроде примитивной подушки с веревочными ручками… снова — последствия инфляции. И везде тяжким грузом — незримые вещи. Проржавевшие замки, секретные коды, ремни, бечевки, кожаные застежки не позволяли чемоданам и сумкам распахнуться. На боках и спереди красовались ностальгические коллажи из таможенных меловых отметин и пароходных бирок: корабли эти давно развалились, а иные, чего доброго, покоились глубоко на дне морском. Словом, пожилому человеку было о чем задуматься. У служителя была широкая честная челюсть; нижняя губа многозначительно оттопыривалась, являя взгляду пеньки зубов, десны и золотой проблеск слева. Глазки — маленькие, красные. Смахивал он скорее на кладбищенского сторожа.
