Носатый и Фавн - [6]

Он уронил голову на стол. Сжал виски. Что-то шептал, но все медленней. Его позвали, он не ответил.

я1Бесполезноя0, думал оня1. Бессмысленно. Я все забыл. Я ния1чего не помню.

Сквозь трещины в комнату пробрался ветер; он прошуршал среди папирусов, разбросал их по комнате, оглянулся на пороге и, хлопнув дверью, пошел гулять по дому. Овидия знобило с утра, а сейчас холод стал невыносимым. С трудом открыв глаза, он отодвинул кресло и вытянул руки над жаровней. Огонь не грел; да он и не видел огня: только блеклые красно-желтые полосы дрожали перед ним.

Тогда он решился. Он нагнулся, поднял охапку листов и положил их на жаровню. я1Если это может хоть что-нибудь измея1нить, я0сказал он и только в следующее мгновение понял, что это была молитва.

Овидию было чем заняться в остаток ночи. Пепел летал по комнате и забивался во все щели. Лишь когда последний папирус, не прибавив тепла, стал серой пылью, он вернулся в кресло и собрался заснуть. Именно в эту минуту дверь приотворилась, - вошел фавн. Он молча подошел к другу и сел у него в ногах.

- И здесь этот проклятый туман, - тоскливо проговорил мальчик и вдруг спросил: - Когда ты понял?..

- Когда... - повторил Овидий и как бы с неохотой ответил: - Да вот когда ты исчез. Поплыло перед глазами, и я XI увидел... Не знаю, что, но это было... омерзительно. Ты там был?

- По мне не видно? - огрызнулся фавн.

- И знаешь, что самое странное, - продолжал Овидий, не слушая его. - Или страшное... Ведь никто из нас - из людей никто, кроме меня, этого не заметил, даже не почувствовал. Слышишь? - Он кивнул головой в сторону пьяного гомона. - Веселятся. И никто из них... Даже Коринна. "Что с тобой, милый? Отдохни, милый! Ты переработал, милый! У нас завтра аудиенция..." Вот скажи, ты ведь больше моего знаешь: за что мне это? Почему я один вижу этот хаос?

- Ты поэт, как-никак, - отозвался фавн, помолчав. - Ответь лучше: а н а м это за что?

- Неисповедимы... - начал было Овидий, криво улыбаясь.

- Перестань! - крикнул мальчик. - Брось свои вечные цитаты! Нет никакого Юпитера! Нет никаких его неисповедимых путей! И нет во всем этом никакого смысла! Понял? - Он вдруг ткнулся Овидию лицом в колени и разревелся. Никогда он себе такого не позволял, ни перед олимпийцами, ни тем более перед смертными, а теперь вот плакал и никак не мог остановиться. Всхлипывал, как сатирыш малый. Человек обнял его, хотел чтото сказать, но не смог.

- Гарью пахнет, - сказал фавненок.

Они опять сидели у окна - совсем, как утром.

- А... - махнул рукой Овидий. - Это я... - Он вдруг понял, что ему трудно будет признаться. Нет, он не чувствовал сожаления - скорее, нечто вроде стыда, беспричинного и непонятного.

- Да?

- Сжег свою книгу, - быстро сказал человек.

Мальчик непонимающе посмотрел на него, перевел взгляд на жаровню и опять на Овидия.

- Да как ты...

- Как я мог? - Поэт рассердился и вскочил на ноги. - Ты же сам сказал: нет никакого смысла. Где тот мир, о котором я писал? Ради чего я писал? Столько лет, столько лет! - Голос его дрожал. - И в один день все рухнуло. Что осталось от моей книги? Сборник побасенок? Сказочек, которым никто не верит? Тогда зачем она нужна? Отвечай!

Фавненок вспрыгнул на кресло, чтобы оказаться одного роста с Носатым, и закричал:

- Права ты не имел ее уничтожать, вот что! Ведь Книга это все, что осталось... - Он сглотнул. - Что оставалось от прежнего мира! Они... - Взмах рукой. - ...забудут в одночасье. Один ты видел и помнил, как это было! А, что говорить... Копии не осталось? - спросил он безнадежно.

Овидий покачал головой.

- Разве что у друзей, отрывками.

Фавненок вздохнул и слез с кресла.

Близился рассвет. Тьма еще более сгустилась. Луна ушла за горизонт, и на небе показались звезды. Они как будто выныривали из пустоты: вот одна, вот еще и еще; они проявлялись одна за другой, уже целыми созвездиями, гроздьями, скоплениями - неизменными на своих небесных тропах, как и должно быть.

- Ты знаешь... - сказал фавн очень медленно, - вроде бы все кончено, но я чувствую... Не знаю, как сказать. Но ты понимаешь?

- Да, - кивнул Овидий. "На душе почему-то спокойно, - XII думал он. - И это не принятие неизбежного, а что-то совсем другое. И я, двадцать лет подбиравший слова, не могу дать этому названия. Может быть - надежда..."

И тогда на восточном краю неба появилась звезда. Она сияла так ярко, что и человек, и фавн сперва приняли ее за первый солнечный луч. Но это была звезда и по мере того, как она поднималась все выше, ее свет усиливался; теперь звезда походила на стеклянный шар, наполненный пламенем. Она двигалась плавно и уверенно, пока не достигла зенита и замерла, притягивая к себе все прочие звезды и лучи; и солнце долго не решалось показаться на небе.

Человек и фавн смотрели на звезду. Они видели больше, чем другие, но даже они не знали, что перепись населения докатилась и до восточных рубежей империи; не знали - и никогда не узнали, - что на бетлехемском постоялом дворе не нашлось места для двух путников.

Там, на востоке, легкокрылые ангелы Джотто, от волнения забывая петь осанну, толпились подле пещеры, над которой стояла звезда.