Нос - [2]

Случалось, и забывалось несчастье. Играл в волейбол, сдавал экзамены в техникум экономический - жизнь разная, она отвлекает. И, бывало, казалось, милейший он человек и кругом него все милейшие люди, а всех лучше - Антонина из соседней группы, которая отвечала ему несомненной взаимностью.

Так продолжалось пока, скажем, не начинался дождик. Попадал прохожему за шиворот, тот толкал выходящих из троллейбуса граждан и чертыхался в

пространство: - Матерь вашу, евреев развелось, ступить некуда!

Миша, услышав, вздрагивал и заболевал снова.

Другие по-приятельски подмигивали: - Ваши-то в Израиле что творят! Агрессируют.

И снова ходил Миша с бесполезным вызовом на лице, с мыслями своими ядовитыми, липучими. Тоня, теперь уже супруга его, женским чутьем угадывала такие моменты и говорила тихо, вкрадчиво:

- Мишок, мой Мишок...ничего тут не плохого в этой нации, и тебя, как ты есть, так и люблю.

Тем самым она только масла в огонь подливала:

- Что имеешь в виду? Какой я есть!

Окать пытался по-средневолжски - глупо выходило. Матерился - это уже обязательно: где надо -не надо. Усы, попробовал, отпустил черные, под черные глаза - грузином заделался.

- Ара-ара-арминда, - говорил, - панымашь кацо...

И прочий набор слов, которым в России представляют кавказкий язык.

Антонине не очень нравилось, разве что усики..., а знакомые категорически возражали:

- Ты лучше про явреев загни, изобрази-к-давай.

Что до самих евреев, то с ними дружбы не получалось. Он им сразу, с порога заявлял, что он есть Никишкин, во избежание недоразумений. А те как-то оставались совсем безразличны, к себе не звали, все чаще смеялись в ответ и говорили обычное - бьют не по паспорту, а по роже.

Эту хохму Миша и сам хорошо знал.

По окончании техникума заволновался о распределении на службу. И не зря. Представители министерств и ведомств знакомились с личными делами студентов и, не сговариваясь, отклоняли его кандидатуру. Какая-то захудалая фабрика из одолжения взяла его на место младшего экономиста, а, по сути, счетовода, с таким же младшим окладом по штатному расписанию.

Тут, в конторе и застали мы его за облупленным арифмометром Феликс, в процессе подсчетов фабричной недовыработки и прогулов.

- Дзынь-дзынь-тррак!

Это здесь сослуживцы столпились в его углу, где посетитель прыгал, дергая ушибленной ногой, ругаясь и жалуясь: - Выкрест, бандит, уби-и-л.

Никишкин и сам был не в лучшем состоянии. И с ним приключилась истерика. Он молотил кулаками без разбора, прямо по служебным бумагам и сверкал глазами.

Кто-то поднес стакан воды. Зубы стучали по стеклу.

- Что, скажите, во мне еврейского? Объясните мне, наконец. Ни слова не знаю на их идиш, ни обычаев, ничего. В синагоге в жизни не бывал...

- Т-т-тока не волнуйтесь, - успокаивал его инфартник Фима Блюм из отдела аварий, - Вас все п-понимают. Я т-т-тоже фактически не бывал в синагоге.

Которой здесь нет. Я тоже ф-фактически не знаю ни языка, ни обычаев. Чего вы хотите - т-такова жизнь. Вы еще с-счастливчик Михаил Степанович - и п-паспорт у вас чистый, а имя-фамилия - просто замечательные.

- Не только имя, - рычал Никишкин, - Весь я... Убирайтесь, катитесь...

И рвал на себе сорочку.

- Нет, в самом деле, что значит имя? - Нараспев вслух размышлял старичок Фрумкин. - У нас в Наркомпроссе служил в свое время аид по фамилии товарищ Иванов. Ну и что? Обрезанный вы, не обрезанный, если вам говорят, что вы еврей, значит - вы еврей. Как вы собираетесь доказывать?

Никишкин опрокинул стул, стакан, растолкал толпу и выбежал вон.

С тех пор стал он пугающе безразличный, как неживой. Слова говорил с расстановкой будто радио на вокзале:

- Пов-то-ряю... Скоро от-прав-ляюсь...

Куда-чего, непонятно. Оказалось, что, в самом деле, предприняв нужные действия, взял в бухгалтерии дни за свой счет и лег на операцию в хирургическое отделение. Когда разрешил себя посетить, жена принесла ему болгарские соки и венгерскую курицу.

- Больно, милый, - спрашивала, - Нет, лучше молчи...

- М-мм-м, - только мычал из-под бинтов Миша.

Слезы выступали на глазах. Однако поправлялся, сняли повязки, выписался домой. У него был вздернутый носик 'Машенька' по реестру пластических операций. Сперва немного красноватый, конечно, но, даже и в таком виде, не без кокетства. Потом и краснота прошла.

- Ну, как, неплохо, - риторически спрашивал Антонину, с явным удовольствием теперь крутясь у трюмо.

- Еще бы Мишенька! - подхватывала жена, а сама боялась, - вот, углядит, что глаза остались прежние, что тогда станет оперировать?

- Это все цветочки, - как мысли ее читая, пугал ее Михаил:

- Главное, смотри впереди...

Вскоре он уволился по собственному желанию, и они переехали в другой город.

- Заметано, - говорил жене. - По кадрам здесь буду начальником. Пусть сволочь всякая цифры считает.

Глава одного местного заведения, даже по слухам, номерного почтового ящика, знакомый через каких-то знакомых, имел с Михаилом Степановичем продолжительную беседу, в процессе которой Никишкин признался, что он прирожденный кадровик и дело поставит на недосягаемую высоту.

Когда на табличке отдельного кабинета появилась его фамилия, Никишкин начал новую жизнь. Сидя за своим столом, теперь он чувствовал силу и власть. Он не просто бумаги читал, проверял - он будто самих сотрудников при этом за шкирку держал, перед ним беспомощных и жалких. Вытянет из стопки личное дело, проглянет наискосок, враз увидит слабину и изъянчик, и ему делается жалко этого человека.