Нормандия - Неман - [36]

— Ну а для тебя, как всегда, правил не существует!

— Почему? — спросил Буасси. — Потому что я вежлив?

— Это одно. А другое — потому что я тебя хорошо знаю.

— Я возьму с собой Иванова.

— В принципе ты не имеешь права этого делать, — сказал Кастор.

— Совершенно верно! Но это тебя не касается, и я псе же повезу Иванова, — ответил Буасси. Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, против которой трудно было устоять. — Кастор, милый, замечательный Кастор! Дела всего на десять минут. Я обещал ему, что мы полетим вместе. Он хочет разок полететь со своим лейтенантом. Не будешь же ты с ним спорить во имя соблюдения принципов!

И Буасси приветливо кивнул Кастору.

Кастор ответил тем же.

Оба рассмеялись.

Иванов ждал Буасси у самолета. Старше своего летчика на двадцать лет, он был полной его противоположностью. Буасси — высок, худ, с оттенком томной грации во взгляде, присущей, судя по фамильным портретам, и его предкам. Иванов — маленького роста, коренастый, с добрым и лукавым взглядом. Буасси было бы естественно видеть в платье из черного бархата, с английским воротником, с пером на шляпе, небрежно играющим толедским клинком и галантно раскланивающимся с человеком, которого он должен убить. Иванов совсем другой. Иванова можно было представить себе и среди людей Пугачева, и среди манифестантов 1905 года, и среди тех, кто в октябре семнадцатого штурмовал Зимний дворец. Иванов был во всех частях Красной Армии, громившей белых. Иванов — русский крестьянин, которого революция сделала тонким специалистом. Буасси — аристократ, которого война сделала другом Иванова.

Они стали друзьями. Это пришло так, как всегда приходит дружба. В один прекрасный день вдруг видишь, что она здесь, и нет необходимости говорить что-нибудь об этом. Просто ты счастлив.

Иванов проверял мотор, когда Сарьян представил ему очень высокого, хрупкого юношу.

— Вот лейтенант де Буасси, — сказал он Иванову. — Он француз, будет твоим пилотом.

Иванов приложил руку к головному убору. Он знал, что ему предстоит работать с французами, и находил это интересным, но в то же время отчасти беспокойным. Буасси улыбнулся и произнес фразу, понять которую было невозможно. Иванов вопросительно обернулся к Сарьяну.

— Он говорит, что вы вместе дойдете до Берлина, — перевел Сарьян.

Иванов был в восторге. Если так, то француз — «карашо!» До Берлина, да, до Берлина! У него было не очень богатое воображение, но он вдруг подумал, что этот улыбающийся ему длинный парень с как будто подведенными глазами пришел с другого края земли, из страны, которая для Иванова существовала только в атласе. Он прищел из солнечной бездействующей страны в час, когда немцы перешли Волгу, нависли над Москвой. Он не знает ни слова по-русски, тысячи километров отделяют его от дома; если его захватят фрицы, он будет без лишних слов расстрелян. У него, нет другого языка, кроме улыбки и умения летать.

— Он дворянин, — добавил Сарьян, — но он сражается вместе с нами, понял?

Иванов с трудом удержался, чтобы не пожать плечами. Приять все это было очень трудно. Единственным средством общения У него тоже была улыбка.

И хотя он об этом не знал, в его взгляде, в морщинках вокруг его глаз таилось тепло всей России, приветствовавшей тех, кто пришел сражаться вместе с ней.

Буасси почувствовал необычайное волнение. Здесь, на исхлестанной снегом и ветром площадке, стоя перед этим маленьким «мужиком», трогающим своим радушием, и перед этим высоким капитаном с печальными усами, он понял, что в жизни бывают минуты, когда не надо стыдиться своих чувств.

В течение долгих недель, месяцев его друйба с Ивановым окрепла. Они разговаривали на каком-то ломаном языке, который был понятен лишь им одним. Порой они, склонившись над каким-нибудь узлом самолета, забыв обо всем на свете, увлеченно обсуждали какие-то технические проблемы. Порой они подолгу хохотали. Иванов жестами и мимикой что-то рассказывал, а Буасси хохотал, не понимая толком, в чем дело. Они обменялись фотографиями. Маркиз де Буасси в плетеном кресле на террасе замка с парой тетеревов в руке. И еще одна — он же в костюме для верховой езды у стены, увитой розами. «Это западная стена, — говорил Буасси. — Пруд немного левее». Иванов благоговейно покачал головой и вытащил свою планшетку. «Вот Галина, я как-то повел ее в фотографию, она надела самое красивое платье». Галина на фотографии застыла в цветастом платье, косы были уложены за ушами. Буасси изобразил на своем лице одобрение и показал большой палец. «А вот я с Галиной во время последнего отпуска. Перед самой войной». Иванов стоял с выпяченной грудью. Галина держала его за руку. «За нами, — пояснил Иванов, — Черное море». Буасси жестами изобразил, как он плавает, Иванов был вне себя от радости. «Я люблю Галину, — говорил Иванов. — Она теперь на Урале, уехала с заводом. Их эвакуировали. Она гордилась тем, что ей доверили охранять станок. Остальные спали в переполненных купе. А на платформе они были вдвоем, если не считать часового. Станок стоял под чехлом. Они еХали в глубокий тыл, и — что удивительно, ты понимаешь, — ей не было стыдно. Ей казалось, что они едут именно на фронт!» — «Конечно!» — сказал Буасси. Он ничего не понимал, только видел лицо женщины, которую в общем-то нг находил слишком красивой. Он похлопал Иванова по спине, и они снова засмеялись.