Нормандия - Неман - [37]

Дружба рождается и во взаимном уважении. Иванов признал в Буасси превосходного летчика. Буасси тоже сразу понял, что Иванов — отличный помощник. После каждой победы Буасси Иванов с Гордостью рассказывал всем подробности подвига «своего» француза. Однажды Буасси попросил Сарьяна сфотографировать его с Ивановым. Обрадованный Иванов немедленно принял бравый вид — это, по его мнению, соответствовало обстоятельствам.

— Нет, нет, старина, — сказал Буасси, — » улыбайся! Пусть моя мама знает, какой ты. Не стой с такой физиономией, будто у тебя в зубах зажат нож!

— О, — пробормотал шокированный Сарьян.

Увидев улыбку Буасси, Иванов тоже улыбнулся. На фотографии вышли два смеющихся человека, взявшихся за руки, перед «яком», на котором Буасси только что сбил шестого немца.

Бенуа скептически смотрел, как Иванов втискивался в хвост машины.

— Неужели ты думаешь, что он туда влезет? — спросил он.

— Конечно, — отозвался Буасси. — Ну, старина, еще чуть-чуть, еще, еще… Вот так… Отлично! Всего на десять минут.

Он показал на пальцах «десять» и повторил:

— Десять минут — карашо?

— Хорошо, — сказал Иванов и, подмигнув, добавил: — мой лейтенант.

Буасси влез в кабину.

— Лети на бреющем, — крикнул Бенуа. — Бродят фрицы.

— Хорошо, — ответил Буасси. — Я постараюсь поторопиться и займу для тебя комнату с ванной.

— И с видом на море! — в тон ему ответил Бенуа.

Буасси махнул ему рукой и поднялся в воздух.

Подошли Вильмон и Леметр.

— Это полетел Буасси?

— Да, вместе с Ивановым, который сложился вчетверо, чтобы уместиться в хвосте.

— Любопытно! — сказал Леметр. — Слушай, если ты возьмешь карту, то увидишь, что мы следуем точно по тому пути, которым шла армия Наполеона. «возвращаясь.

Вильмон рассмеялся.

— С небольшой оговоркой: русские идут сами, а Наполеон был вынужден к этому.

— Ты понимаешь, что это значит? — продолжал Леметр. — Наполеон и Кутузов примирены! Вот еще одно важное дело, которое мы здесь совершили.

Бенуа посмотрел на них с сожалением.

— Леметр, ты хороший парень, но стоит ли думать о Кутузове, когда в твоих руках «як»?

Он остановился, оглядел небо, в котором еще виднелся самолет Буасси, и закончил:

— Что меня интересует, так это новый аэродром. Какой-то он будет?

— Да, в самом деле, какой? — спросил Кастор.

— Дрянной, — ответил Сарьян,

Они говорили по-французски. Между фразами Сарьян тяжело вздыхал. Подумав, он добавил:

— И все же там кое-что гораздо лучше, чем здесь»

— Что? — спросил Кастор.

— Он ближе к Берлину.

Он сказал это таким тоном, что Кастор искоса бросил на него внимательный взгляд. По правде говоря, он совершенно не знал Сарьяна, Он считал его аккуратным, практичным, работящим, немного смешным со своей подчеркнутой пунктуальностью. Но он не знал ничего о его человеческих качествах — о его жизни, его мыслях. Они работали вместе, каждый ценил другого, как ценят хороший инструмент. «Я провожу с ним каждый день столько времени, — думал Кастор, — а он остается для меня загадкой. Так же, как и я для него. А как он сказал о Берлине! Я знаю, все русские говорят о нем таким тоном. Когда мы кричим «На Берлин!», для нас это является в какой-те мере символом. У них — совсем иное. Он, Сарьян, видит себя там, на улицах Берлина. Если он доживет до этого, какое представление о них унесет он с собой? Да и останутся ли вообще в Берлине улицы к тому времени, как мы туда придем?»

Его размышления были прерваны звуками, донес* шимися от рации. Тревожный голос с неба: «Алло, Кастор». Он рванулся к аппарату.

— Алло! Я — Кастор. Прием.

— Это Колэн, — послышался жалобный голос. — Слушай, Кастор-

Кастор вздохнул. Если начинается так, значит, ничего страшного. Просто какая-нибудь просьба.

— Что там тебе приспичило?

— Я забыл на взлетной полосе свое барахло, — сказал Колэн.

Кастору показалось, что он видит, как тот хлюпает носом и утирает его рукавом, словно ученик, забывший в школе грамматику.

— Ладно, ворона. Я его возьму.

— Спасибо, старый хрыч! — поблагодарил Колэн.

Голос Колэна растаял в эфире.

Кастор сделал недовольный жест.

— Мальчишки! — сказал он Сарьяну. — Сосунки! А я при них как кормилица…

— Ты слишком худ. Кормилицы бывают покруглее.

Сарьян очертил в воздухе руками то, что представлялось его воображению.

— Было бы неплохо, если бы у нас здесь оказалось две-три… — сказал Кастор.

Сарьян нахмурился. Малейшая фривольность приводила его в ярость. Он знал, что у многих французов были в Москве приятные связи. Но твердо решил делать вид, что это ему неизвестно. И в особенности не допускать даже самых невинных Шуток. Ему следовало остерегаться — с французами самая безобидная шутка могла принять отвратительный смысл! Он молча стоял с оскорбленным видом. Кастор пожинал плоды своей провокации. Ему хотелось расхохотаться. «И все же, — подумал он, — я его очень люблю».

— Кто-то из наших возвращается, — сказал вдруг Сарьян.

Сейчас он говорил по-русски. На горизонте показался «як». В его полете было что-то необъяснимо странное, необычное. Увидев его, Сарьян и Кастор обменялись быстрыми взглядами. В один момент они встали рядом, плечом к плечу, догадываясь о чем-то страшном и готовые ему помешать. «Як» несся к земле, как раненый бык к барьеру. Радио донесло звенящий голос, который старался казаться спокойным.