Нормальные люди - [36]

Меня сейчас вырвет, сказал он.

Тут она отшатнулась, заодно подтянув платье, а он, воспользовавшись возможностью, встал с дивана и застегнул джинсы. Она осторожно спросила, как он себя чувствует. Он посмотрел на нее – перед ним на диване сидели две Полы, обе настолько четкие, что уже невозможно было разобрать, которая настоящая, а которая – призрак. Прости, сказал он. На следующее утро он проснулся, полностью одетым, на полу у себя в гостиной. Он понятия не имел, как добрался домой.

У него просто куча комплексов, говорит теперь Марианна. Каких именно – не знаю. Может, он просто хотел бы быть поумнее.

А может, у него просто самомнение.

Нет, не в этом дело. Он…

Взгляд ее перескакивает с предмета на предмет. В такие моменты она напоминает математика, производящего в уме сложные вычисления. Она ставит чашку на блюдце.

Он – что? – говорит Коннелл.

Он садист.

Коннелл таращится на нее через стол, тревога и испуг явственно отражаются у него на лице, а она отвечает милой улыбочкой. Покручивает чашку на блюдце.

Ты это серьезно? – говорит Коннелл.

Ну, ему нравится меня бить. В смысле во время секса. Не когда мы ругаемся.

Она смеется – глуповатым смехом, который ей совсем не идет. В первую секунду поле зрения Коннелла содрогается, как перед страшным приступом мигрени, он поднимает ладонь ко лбу. Понимает, что дико испуган. Рядом с Марианной он иногда чувствует себя до жути неискушенным, сознавая при этом, что в сексе куда опытнее ее.

И ты что, это терпишь? – говорит он.

Она пожимает плечами. Ее сигарета тлеет в пепельнице. Она берет ее, затягивается, потом тушит.

Не знаю, говорит она. Сама не знаю, нравится мне или нет.

Зачем же ты ему позволяешь?

На самом деле я сама первая предложила.

Коннелл берет чашку и делает большой глоток очень горячего кофе – ему просто необходимо чем-то занять руки. Ставит чашку, часть кофе выплескивается на блюдце.

Я чего-то не понял, говорит он.

Я сама первая предложила, что буду ему подчиняться. Все это трудно объяснить.

Ну, все-таки попробуй, если не против. Мне любопытно.

Она опять смеется. Боюсь, тебе будет очень неловко, говорит она.

Я переживу.

Она смотрит на него – видимо, пытаясь понять, шутит он или нет, а потом вздергивает подбородок, и тут он понимает, что она не струсит и сейчас выложит все начистоту, потому что в противном случае она как бы признается в том, во что и сама не верит.

Дело не в том, что я терплю унижения, говорит она. Мне просто захотелось понять, согласна ли я терпеть унижения от другого человека, если ему этого хочется. Я понятно объясняю? Не уверена, я сама много про это думала. Тут речь не столько о самих поступках, сколько об их восприятии. В любом случае я сама предложила, что буду ему подчиняться. И тут оказалось, что ему нравится меня бить.

Коннелл закашливается. Марианна берет из стаканчика деревянную лопатку, которой размешивают кофе, и начинает крутить ее в пальцах. Откашлявшись, он говорит: и что именно он с тобой делает?

Ну, даже не знаю, говорит она. Иногда порет ремнем. Еще ему нравится меня душить, все такое.

Вот как.

В смысле мне это не доставляет удовольствия. С другой стороны, если подчиняться только тому, что тебе самой нравится, это никакое не подчинение.

А у тебя давно возникли такие фантазии? – говорит Коннелл.

Она бросает на него взгляд. Ему кажется, что страх выжег его изнутри и превратил в совсем другого человека, он как бы прошел сквозь страх, и смотреть на нее – это все равно что пересекать разделяющую их водную преграду. Он берет пачку сигарет, заглядывает внутрь. Зубы начинают выбивать дробь, он кладет сигарету на нижнюю губу, прикуривает. Никто, кроме Марианны, никогда не вызывает в нем таких чувств, странных несвязных чувств, будто бы он тонет и время по большому счету перестало существовать.

Только не подумай, что Джейми какая-то сволочь, говорит она.

Судя по твоим словам, сволочь.

А на деле нет.

Коннелл затягивается, на секунду прикрывает глаза. Солнце печет, он ощущает близость Марианниного тела, и дым во рту, и горькое кофейное послевкусие.

Наверное, я сама хочу, чтобы меня мучили, говорит Марианна. Не знаю. Иногда мне кажется, я плохой человек и заслуживаю плохого обращения.

Он выдыхает. Весной он иногда просыпался по ночам рядом с Марианной, и если оказывалось, что она тоже не спит, они теснее придвигались друг к другу, пока он не оказывался внутри ее. И ничего не нужно было при этом говорить, только спросить ее, можно ли, и она всегда соглашалась. И не было в его жизни ничего, что могло бы с этим сравниться. Ему часто хотелось уснуть внутри ее тела. Больше ни с кем этого не получилось бы, да он бы и не захотел. Потом они просто погружались обратно в сон, обнявшись, без единого слова.

Мне ты ничего этого никогда не говорила, произносит он. Когда мы были…

С тобой было не так. Мы ведь – сам знаешь. Все было по-другому.

Она обеими руками сгибает деревянную лопаточку, потом выпускает один конец, лопаточка распрямляется.

Я это должен воспринимать как оскорбление? – говорит он.

Нет. Хочешь услышать самое простое объяснение – пожалуйста.

То есть это ложь?

Нет, говорит она.

Потом умолкает. Аккуратно кладет лопаточку. Теперь руки у нее не заняты, она поднимает их и поправляет волосы.