Нора, или Гори, Осло, гори - [4]

С одной стороны, мне казалось странным, что Эмиль вырос в таком месте. С другой – все встало на свои места. Эмиль был таким цельным, что делился своей цельностью с окружающими. Он не допустил бы, чтобы я упала на перроне и разбила лицо. Разумеется, нет. Мне хотелось, чтобы ужин длился вечно, хотелось купаться в этом теплом желтом свете, к которому Нора не имела никакого отношения. В котором ей не было места. Там сидела я. Я и никто другой. К сожалению, ужин закончился, и мы поднялись в спальню. И снова в голове начало гудеть. Бум-бум – звучало внутри. Звук проникал в уют, в желтый свет лампы, впуская внутрь колючую тревогу. Холодный привкус во рту. Эмиль сказал, что я могу уехать, когда захочу.

– Ты не обязана здесь оставаться, если тебе некомфортно, – сказал он.

Без тревоги в голосе. С легким зевком на конце. Я ощутила панику. Ведь так Кьеркегор определял ангст? Страх, который нельзя выразить словами?

Мы легли спать. Постельное белье пахло свежестью.

– Godnat, – пожелал он мне спокойной ночи и поцеловал. – Я правда рад, что ты поехала со мной.

И закрыл глаза.

После того как Эмиль заснул, я еще долго лежала, зажав телефон в руке, и разглядывала Нору. Я пялилась на экран, пока перед глазами не замелькали черные точки. Какой странной была Норвегия. В глазах Норы таились сосны и горные вершины. Нефтяной фонд и равнодушие к политике Евросоюза. Густые брови красивой формы. Казалось, она не накрашена. Глядя на фото Норы, я остро ощущала собственные черты лица. Щеки распухали, рот кривился. Портрет был дорожным указателем, стрелкой, направленной в сторону Норвегии, но и в мою сторону тоже. На мое уродливое лицо. Когда я смотрела на Нору, мое уродство становилось невыносимым. Я никогда не была красавицей, даже симпатичной меня можно было назвать с трудом, но сейчас все стало еще хуже. Лицо Норы искажало, деформировало мои черты. С таким лицом жить нельзя. Его надо спрятать от глаз людских. Сама я бы никогда не отважилась так прямо смотреть в камеру. Я предпочитала позировать вполоборота. Так проще придать взгляду смелое, здоровое выражение.

Я понимала: что бы я ни делала эту неделю и всю последующую жизнь, мне никогда не стать такой, как Нора. Веснушки, волнистые волосы, четко очерченные губы, изящно изогнутые брови, открытая, простодушная улыбка. Все это не про меня. Внутри меня одно дерьмо. Дерьмо и Норвегия. И желание нацепить на голову бумажный пакет.

Нора сливалась со своей страной, ее портрет был точнее любой карты. Это была картина иных географических возможностей со всеми вытекающими последствиями. Иная жизнь. Снег. Чистый белый снег. Горные лыжи. Здоровая жизнь, богатая, полноценная. Крепкие норвежцы на лыжне. Красные щеки. Я не умею кататься на лыжах. В школе меня не учили. Пытаясь войти в эту картину, я поскользнулась на тонком льду. В Норвегии все было как дома, но лучше. Леса зеленее, кроны ценнее. Было так мучительно представлять себе эту сияющую картину, но я не могла ее прогнать. Я приняла решение: я не хочу продолжать отношения с Эмилем, если он увидится с Норой в Копенгагене.

4 Они познакомились в детском саду

На следующее утро я проснулась разбитой. Мы с Эмилем проводили родителей в отпуск на любимый морской курорт. Это была любопытная рокировка. Накануне они встречали нас на крыльце, сегодня мы их провожали. Теперь мы оказались в роли взрослых. В утреннем свете все выглядело нормальным. Нам предстоял осмотр достопримечательностей. В Оденсе находились собор, зоопарк, дом, где родился Ханс Кристиан Андерсен. Мы поехали на велосипедах в центр города, где стояли низкие дома, а мальвы тянулись вдоль шершавых белых стен и желтых фасадов. По дороге обратно мы проехали единственный в городе порнокинотеатр. После полудня, когда солнце стояло высоко в небе, гул вернулся. Пока мы катались на велосипедах и ели итальянское мороженое, я не помнила про данное себе накануне обещание. Но чем ближе к вечеру клонился день, тем настойчивее становились мысли о Норе. Все сложнее было перекричать этот гул. И когда я устроилась на диване, положив голову Эмилю на колени, меня прорвало:

– Зачем тебе с ней встречаться?

Вопрос просто выскочил из меня, словно кислая отрыжка.

– Мы давно знаем друг друга. Просто чтобы узнать, как идут дела и все такое.

– Разве вы не обсудили это по телефону?

– Да, но было бы здорово встретиться лично.

Что было хуже – ответ или неизвестность?

– И о чем вы собираетесь говорить?

– О разных вещах. Может, о фильмах…

– Она синефилка?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, Юханне.

Даже мое имя он не всегда произносил правильно.

– Почему ты хочешь с ней встретиться?

«У тебя же есть я», – хотелось мне добавить. Я знала, что это ребяческое рассуждение. Я вела себя как глупая сопливая четырехлетка в растянутой футболке.

– Я давно ее знаю, она много для меня значит.

Я уже не лежала у Эмиля на коленях. Я стояла возле элегантного стола работы Алвара Аалто – или на что там родители Эмиля выставили своих винтажных деревянных обезьянок – и почти перешла на крик:

– Если тебе так необходимо с ней увидеться, почему бы вам не сойтись снова?

И я убежала наверх. Если бы жизнь была фильмом, то на этом месте режиссер отрезал бы пленку. Но это был не фильм, так что мне пришлось громко рыдать, лежа в одиночестве на кровати – на кровати, где раньше лежала Нора, и, возможно, скоро будет лежать снова. Мне было так чудовищно больно. Безымянная боль терзала горло, глаза, грудь, кулаки, перед глазами стояла чернота. Каждое «нет», каждый отказ, каждая разлука, пережитые в прошлом, разливались по моему телу. Я не могла противиться. Мне просто не хватало сил. Разве может Эмиль любить девушку, которая неудержимо рыдает, распростершись на кровати? Избавь меня от этих нечеловеческих страданий, сказало бы мое тело, умей оно говорить. Но оно не умело. Эмиль не поднялся ко мне в комнату. Я слышала, как он включил телевизор. Может, мне просто показалось, но звуки напоминали интро к датскому сериалу «Матадор».