Нора, или Гори, Осло, гори - [33]

Что существовало на самом деле? Была ли боль настоящей? Имелась ли у нее реальная причина? Границы размывались, исчезали, затуманенные жесткими руками врачей, которые все списывали на газы и давали мне морфин; поведением Эмиля, который приехал ко мне в больницу, а потом бросил там одну. Зло было неприступным и серым, словно норвежские скалы.

Выписавшись из больницы через два дня, я обнаружила, что наступило лето. Я уехала холодным весенним вечером, а вернулась в дрожащее летнее тепло. На деревьях распустились листья, в воздухе витал аромат цветов и запах горячего асфальта. Стоя на пороге главного входа в больницу, я моргала от яркого света. Мир был молодым, вечно молодым, возрождавшимся снова и снова. А я была старой. В слишком теплом пальто. Я медленно побрела домой, поражаясь преображению природы. Может, сильные обезболивающие так повлияли, но ощущение было такое, что лето бушевало вокруг меня, дикое, необузданное – а я могла лишь медленно передвигать свое тело вперед, шаг за шагом. Люди сидели на верандах ресторанов, у Сканстулля ели хот-доги и мороженое, одна женщина сдвинула на лоб солнечные очки. Я чувствовала себя невидимой, как зверь, что крадется мимо отдыхающих. Поднявшись по Йотгатан, я поравнялась с кондитерской и вспомнила, как несколько лет назад их витрины украшали огромные хлебные раки с матовыми глазами-оливками. Я тогда подумала: «Это что, раки? Или это хлеб?» И довольно долго этот вопрос оставался сущностной проблемой, вопросом о природном элементе. Но я не могла вспомнить, как натурфилософы решали эту проблему тысячу лет назад. Просто не могла вспомнить.

В квартире было душно. Я приоткрыла окна. Повеял легкий ветерок: воздух был почти неподвижен. В больнице мне не смогли дать контрацептивы, прописанные специалистом по эндометриозу, так что, вероятно, скоро должны были прийти месячные. И они пришли уже через час. В глазах мерцало белым, потом черным, и в конце концов я приняла оксикодон и легла в кровать. Контуры предметов дрожали и расплывались. Мысли двигались в ровном ритме, как субтитры на экране.

28 Навеянное

Боль затмевает собой все. Она берет над тобой верх, заглушает другие голоса, заполняет собой все пространство. Все остальное – и хорошее, и плохое – уплывает прочь. Мир сужается. Боль выводит тело из равновесия, дестабилизирует твое «я»: остается только зло. Ты перестаешь воспринимать что-либо еще, кроме боли. Картина мира начинает гнить.

У боли было еще одно особое свойство: она создавала параллельную реальность. Я не просто испытывала боль, мне было больно от этой боли. Никто не мог понять, поэтому никто не мог помочь. Голова распухала. Если бы я успела принять оксикодон заранее, он, возможно, смягчил бы удар, даровал бы мне чудесное одурманенное существование. Но в нынешнем состоянии мне казалось, будто передо мной медленно опускаются жалюзи. Причиняло ли что-либо когда-либо такую же боль? По краям моего поля зрения сверкали искры. Мы живем в обществе, которое игнорирует страдание. В нем нет места боли. Боль должна оставаться невидимой.

Я не понимала, получается ли у меня дышать. Боль не обязательно абсолютна, она способна меняться, трансформироваться, смягчаться и обостряться. Или остаться без внимания и внедриться глубже, рассуждала я, просветленная морфином. Матка, думала я. Месячные. Месячные, месячные, месячные. Я жила с болью, потому что думала, что боль – это нормально. И вот я здесь. Мысли начали замедляться, тормозить. Боль причиняла моему телу вред. Но на каждом новом приеме я вынуждена была доказывать врачам, что моя боль реальна. И в то же время доказать это было невозможно. Несмотря на медицинскую карту, несмотря на операцию. Боль не была абсолютной. Она зависела от факторов, неподвластных больному: как другие относятся к боли, принимают ли ее всерьез, пытаются ли облегчить. А еще Нора-боль. Загадочная боль. Таинственная. У меня не было доказательств ее существования. Помимо, медленно размышляла я в полузабытьи, ее сказочно красивого лица.

Я не считала Нору-боль необычной или уникальной. Точнее, я знала, что она не уникальна. У разных людей она выглядела по-разному и имела разную степень тяжести, но она существовала. Я видела ее, слышала, я сочувствовала этой боли. Но лично у меня она зашла слишком далеко. Я не знала, что может ее утишить, но знала, что моя боль подлинна. Я пыталась исцелиться сама – наложить жгут, остановить кровотечение, контролировать процесс. Но этого было недостаточно. Мне стоило больше стараться. Почему я не старалась? Ощущение Норы разливалось по телу, и я давно осознавала, что только своими силами могу от него избавиться. Однако мне безумно хотелось, чтобы это сделал кто-то другой. Или хотя бы помог мне. Но кто?

Я утратила понимание того, где проходит граница между мной и Норой, эта мучительная тоска. Что заставляет границы стираться? Что бы это ни было, оно обрушилось на меня сверху. Словно непогода. Проливной дождь, намочивший мои щеки. Мне оставалось только силиться понять, что это было, заставить неуловимое обрести форму и очертания, показать себя. Если я узнаю, что это, мне будет легче от него избавиться. Испытывать боль – значит остаться бесконечно одинокой один на один с собой.