Нора, или Гори, Осло, гори - [22]
«Я понимаю, почему ты сердишься, – писала она по-норвежски, – но твои слова причинили мне боль. Я совсем не хотела заразить его хламидиями. Я только хотела поговорить с ним, ничего больше!»
Я села на кровати и почувствовала, как напряжение спало. Как будто вилку выдернули из розетки. Солнце гоняло солнечные зайчики по потолку, в комнате пахло кофе. Мне было все равно.
Осознание пришло мгновенно. Дело было совсем не в Эмиле. Может, только изначально. Но не сейчас. Он утратил свое значение, сошел с картины. Теперь это касалось только меня и Норы. Но ей никогда не удастся все наладить. Норвегия была слишком мрачной, слишком гнетущей. Даже ее трогательная искренность не в силах этого изменить.
Я была вынуждена ответить и невольно вернулась к общепринятым нормам коммуникации. Написала, что все понимаю, что сожалею о своих словах, что, естественно, она может звонить кому хочет. Нора сразу ответила, что она тоже все понимает, и внезапно мы превратились просто в двух общающихся молодых женщин. Мы следовали негласным правилам светской беседы, обменивались извинениями, проявляли эмпатию и выражали понимание. Призвав на помощь все свои женские навыки, я пошла Норе навстречу, и вскоре все стало легче – дыхание, движения рук.
Зачем приносить жертвы богам, когда достаточно сказать «прости»? Нора простила меня. Я простила ее. На мгновение возникло взаимопонимание, которое почти перешло в симпатию. Никого не надо сжигать живьем на костре. Нора была милой и приятной. Я закончила письмо фразой «Может, однажды мы встретимся в скандинавской столице». Нора согласилась: «Было бы здорово». И напоследок пожелала мне хорошего дня: Håper du får en fin dag! Норвегия вывесила белый флаг. Она никогда не хотела причинить мне боль.
Переписка с Норой не имела особых последствий. Эмиль очень коротко прокомментировал случившееся. Вероятно, это показалось ему таким жутким, что он не находил слов.
Почему я позволяла фантазиям о Норе мучить меня так долго? Ведь это были просто фантазии – свастика в глазах и черная Норвегия. Покровы упали, иллюзия исчезла, остались только зеркала и дым. Это была постановка моего внутреннего режиссера, который наверняка был дьявольским приспешником Сатаны, – но все же режиссера, а не всемогущего Бога. При свете дня Нора представала обычной, милой девушкой. Ее жизнь не имела ко мне никакого отношения. Закон исключенного третьего – не философская проблема, а философский закон: утверждение или истинно, или ложно, и третьего варианта не дано.
Реальность стала ощутимее, четче. На дворе был ноябрь. Температура понизилась, листва опала, ветви деревьев потемнели. Нахлынувшее облегчение рассеивало туман. Я подумывала о том, чтобы поехать в Норвегию и закончить свой сумбурный сборник стихов о скандинавских языках. Забронировать поездку в Осло на несколько дней. Как следует посмотреть на норвежские горы, на фьорды и величественные пейзажи. Они были красивы, действительно красивы. Картины Рождества в Осло – темно-синего, почти черного, с множеством звезд – стояли перед глазами. Глубокое небо, глубокие фьорды. Я с азартом принялась за изучение норвежской литературы, прочитала саги, «Голод» Кнута Гамсуна (ужасно нудный) и Амалию Скрам. Начала сотрудничать с норвежским редактором. Мы готовили выпуск журнала с произведениями скандинавских авторов. «Jeg er ikke bange»[21], – сказала я себе голосом Йенса Столтенберга. И с гордостью сообщила Эмилю, что больше не страдаю. «Я теперь сама справлюсь», – сказала я серьезно, сжимая его большую руку в своих.
19
Хрустальный тетерев
Дело шло к Рождеству. Точнее, сначала наступил декабрь, и Эмиль спросил, хочу ли я поехать с ним в Оденсе. В его семье на Рождество готовили «коричневую картошку» – вареную картошку, обжаренную в сливочном масле и сахаре. К ней добавляли щедрую порцию мяса – курицы или какого-нибудь четвероногого. Под густой коричневой подливкой. К мясу, картошке и соусу подавали еще… картошку фри. Ну и наконец, на Рождество можно было есть яблочные дольки и настоящие датские «эблескиве», а не мой шведский вариант, куда я по незнанию добавила яблоки и кардамон. Естественно, только с сахарной пудрой и вареньем. Эмиль рассказал, что после еды и перед раздачей подарков они совместно с родными пели рождественские песни. Я решила, что это шутка.
– Псалмы? – уточнила я. – Никаких… мирских песен?
Оказалось, что у них есть нотная тетрадка с разнообразным репертуаром, которую Свену когда-то подарили на работе. Я выслушала эту информацию в молчании. Эмиль спросил, как у меня дома встречают Рождество. Я задумалась. Песен мы не пели, это точно. Я постаралась объяснить Эмилю шведскую систему: ее определял тот факт, что раньше старый диснеевский мультик про Рождество показывали в сочельник в три часа дня; каждая семья сама решала, когда открывать подарки – до или после. Подумав, я добавила:
– А вечером показывают «Сочельник Карла Бертиля Юнссона», это мультик такой…
Книгу составили два автобиографических романа Владимира Набокова, написанные в Берлине под псевдонимом В. Сирин: «Машенька» (1926) и «Подвиг» (1931). Молодой эмигрант Лев Ганин в немецком пансионе заново переживает историю своей первой любви, оборванную революцией. Сила творческой памяти позволяет ему преодолеть физическую разлуку с Машенькой (прототипом которой стала возлюбленная Набокова Валентина Шульгина), воссозданные его воображением картины дореволюционной России оказываются значительнее и ярче окружающих его декораций настоящего. В «Подвиге» тема возвращения домой, в Россию, подхватывается в ином ключе.
Страшная, исполненная мистики история убийцы… Но зла не бывает без добра. И даже во тьме обитает свет. Содержит нецензурную брань.
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
История дружбы и взросления четырех мальчишек развивается на фоне необъятных просторов, окружающих Орхидеевый остров в Тихом океане. Тысячи лет люди тао сохраняли традиционный уклад жизни, относясь с почтением к морским обитателям. При этом они питали особое благоговение к своему тотему – летучей рыбе. Но в конце XX века новое поколение сталкивается с выбором: перенимать ли современный образ жизни этнически и культурно чуждого им населения Тайваня или оставаться на Орхидеевом острове и жить согласно обычаям предков. Дебютный роман Сьямана Рапонгана «Черные крылья» – один из самых ярких и самобытных романов взросления в прозе на китайском языке.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.