Нора, или Гори, Осло, гори - [21]

Летом Эмиль спрашивал, не хочу ли я пойти с ним на встречу с Норой, может, так мне будет получше. «Ты совсем долбанулся?» – крикнула я, и на этом разговор был закончен. Почему я с ней не встретилась, когда была такая возможность? Теперь я мучительно этого хотела. Какая ошибка! Почему я не позволила им увидеться? Почему не позволила всему идти своим чередом, чтобы все произошло как полагается, почему отказала двум молодым здоровым людям в радости интимной близости? Бамс-бамс. Я увидела перед собой двух кукол Барби, которые стукались лбами друг о друга. Им нужно увидеться сейчас. Им нужно увидеться ради меня. Все причиняло боль. Я билась головой об пол, боль на мгновение утихала и потом снова возвращалась. Я не могла лежать спокойно. Мысли метались по кругу, то и дело врезаясь друг в друга. Нужно было что-то с этим делать. Эмилю плевать, ему всегда будет плевать.

Они общались у меня за спиной. Все это время. Мне хотелось собрать всю боль воедино и отправить ее в Осло. Прижать Нору к стенке и хорошенько встряхнуть. А что потом? Что я буду делать, стоя там перед ней, ниже на целую голову, с искаженным злобой лицом? Единственное, что я могла сделать, – это написать ей. Писать я умела. Ноутбук лежал рядом со мной на кровати, я потянулась и достала его. Адреналин бурлил в крови. Я кликнула на ее аккаунт. Уставилась на ее лицо. Это было бы неправильно. Это было неправильно. Я не имела никакого права так поступать. Что это изменит? Редко что-то заканчивается из-за нажатой клавиши. Нора улыбалась в черно-белом цвете, я чувствовала, как в груди сверкают молнии, тяжелые и безжалостные. Внутри что-то опрокинулось.

И я вторглась на норвежскую территорию. Выпалила из пушек, начиненных свиной кровью. Пушек отчаяния.

Привет, – написала я. – Не знаю, какие у вас с Эмилем отношения и планы на будущее, но, по крайней мере, у него больше нет хламидий. Насколько мне известно. Я не хочу вставать между вами. С наилучшими пожеланиями.

Я нажала «отправить», и это оказалось очень просто. Без всяких драм. Мне хотелось умереть. Может, я уже была мертва. По крайней мере, подобно Анне Хеберлейн, я не была жива. В завершение я отправила Эмилю фото Норы в народном костюме с припиской: «Для папки „Мастурбация“» – и пошла спать.

Утром в субботу я проснулась рано. Небо было белым. Я зажмурила глаза. Это мне не приснилось. Нора звонила Эмилю. Я ей написала. Злость внутри меня прорвалась наружу. Она запачкала человека, который не заслужил столкновения с моей уродливой субличностью. Я встала с кровати и вышла в кухню. К счастью, посуду я накануне не била. Было тихо. Мышцы онемели. Я достала кофе, тарелку, ложку. Стыд рвался наружу. Подступал к горлу. Можно ли загладить мою вину? Заколоть кого-нибудь и принести в жертву богам? Отсечь часть собственного тела и надеяться на искупление? Поев, я поехала в Веллингбю просить прощения. Мимо проносились Сёдермальм, Васастан, Фредхэль, мост Транебергсбрун. Потом начались пригороды. Нора была на пять лет младше меня. Совсем юная. Она работала в детском саду. На фотографиях, снятых другими люди, она обычно была навеселе, иногда неловко стояла с краю группы хорошо одетых норвежских молодых людей, у чьих ног лежал весь мир. Опубликованные ей самой снимки были артистически-расплывчатыми, засвеченными (видимо, у Норы были эстетические амбиции): цветы в горшках, освещенные вспышкой, ее губы крупным планом, розовеющее небо.

Я сидела, зажав телефон в руке. Оконное стекло холодило висок. Я старалась не смотреть, жмурилась, но мои глаза не знали покоя. Что бы она ни сделала, это никак не могло угрожать моему существованию. Ничто из того, на что она предъявляла права, не принадлежало мне. Нора не была талантливым поэтом. Она не планировала написать диссертацию по онтологии Ингер Кристенсен. Она была просто молодой девушкой, каких тысячи. Я чувствовала, что у нее мягкая сердцевина. В ней тоже было что-то хрупкое и незащищенное, что невозможно спрятать за роскошными волосами и красивыми глазами. Но все равно ни в Скандинавии, ни во всей Вселенной не было места для нас обеих. Зачем мне существовать, если в мире есть она? Я ни в чем не могла с ней соперничать. Ни с мамой на радио, ни с работой в детском саду, ни с бессмысленными фото рук в Инстаграме. Норе не требовалось чего-то добиваться, чтобы что-то получить. В мире существовало место, идеально подходящее для нее, но не для меня. Мое тело было слишком коротким, лицо слишком асимметричным. Существовал кусочек мозаики, который никуда не вписывался, и этим кусочком была я. Поезд прибыл в Веллингбю. Я приготовилась к паломничеству за искуплением грехов и прощением Эмиля.

18 Что-то плохое

Нора ответила в понедельник. Разумеется. Она была вежливой, воспитанной девушкой. Такой вежливой, что нашла время ответить на ругань шведской истерички. В одиннадцать утра у меня во «Входящих» появилось ее письмо. Этого я не ожидала. Увидеть ее имя на экране было словно вернуться обратно в лето: в ярко-зеленый Оденсе, в немое отчаяние. В чужой для меня край. У Норы было то же имя и та же фотография, от которой невозможно было отвести глаз. Ее улыбка ясно давала понять, что Нора вежливо отвечает на письма, гладит собак по шерстке и приветливо общается с сумасшедшими незнакомками. Почему мне раньше в голову не пришло, что она действительно может