Non-fiction - [37]

СС: Нет, меня не смущает. И Вас тоже не смущает, видимо?

ИК: Меня абсолютно не смущает. А насчет окрашенной каким-то цветом карьеры, Вы не очень-то и промахнулись. Я ужасно люблю участвовать в лесбиянских чатах по Интернету под псевдонимом Lucy in the Sky with Diamonds — это одно из моих любимых ночных развлечений.

СС: Интересно!

Максим Резник, «РИФ-ТВ»: У поэтов, которые пишут песни, как правило существует некая обида, обида на жизнь, на прессу, на публику, которая рассматривает их только как сочинителей текстов песен. Вот скажите… Ваше внутреннее ощущение… Вы себя ощущаете текстовиком или все-таки поэтом, и то, что Вы делаете, — это поэзия для Вас?

ИК: Вообще, все что я делаю, — это поэзия для меня, включая чистку зубов. А что касается узкопрофессионального определения, то я пишу тексты, потому что это так: я не пишу стихов, которые не предполагаю услышать как песню. А я писал их, когда был очень молодым, потому что еще не знал, что можно писать песни. И когда я впервые открыл это замечательное занятие, оно мне очень понравилось, и я почувствовал, что за его пределами мне больше в поэзии ничего не нужно. Поэтому никакой обиды ни на кого у меня нет. Обида у меня появляется, когда мне задают идиотские вопросы и, как правило, только в этом случае.

Севастьян Козицин, «Деловая столица»: А можно немножко конкретизировать, как Вы пришли к самому творчеству, то есть, может быть, у Вас образование филологическое либо это вдохновение было?

ИК: Я начал писать стихи после того, как моя первая серьезная любовь закончилась крахом. Я думаю, что это совершенно обычный старт для подобной карьеры. А о филологическом образовании или даже о вдохновении я тогда еще даже не помышлял, потому что был крайне далек от этого в 15 лет.

СК: Кто же ваши кумиры в поэзии?

ИК: Я по знаку Зодиака — весы. Это знак, которому бесполезно задавать вопросы из категории «самые-самые лучшие» или «самые-самые любимые». Мы очень переменчивы: сегодня это один человек, завтра это другой человек. Я люблю очень много поэтов, хотя сами стихи читаю достаточно редко, потому что это очень большая нагрузка — читать стихи, если читать их по-настоящему.

СК: А из нашей музыки что Вам нравится?

ИК: Ну… конечно, я бы мог ограничиться паллиативным заявлением, что если кто интересуется, лучше смотреть соответствующий раздел газеты «Живой звук», но в принципе считаю, что в нашей музыке, при всей катастрофичности ситуации, в целом тем не менее впервые за многие годы наметилась положительная тенденция. Пока нельзя назвать ни одного человека, который всем критериям прорыва полностью удовлетворяет. Но начались попытки отойти от каких-то жестко заданных стилистических направлений, очень узких, связанных с определенной публикой — вот это попса, вот это рок-н-ролл. Музыка начинает, наконец, диверсифицироваться и сближаться с мировой ситуацией музыкального рынка, когда музыка есть очень разная, рассчитанная на совершенно разных людей, в том числе с самыми невероятными извращениями мыслительного и слухового процесса. И этот процесс уже начался. Пока, может быть, он не очень очевиден на фоне засилья «суперзвезд» (хоть и не поворачивается язык назвать так наших звезд). На фоне засилья имен и лиц начинают появляться люди, которые ставят на что-то совсем другое. Это очень приятно. В принципе, я рад всему, что сейчас происходит, даже вещам, которые кажутся многим излишне коммерческими, типа «Иванушек Интернешнл». Я вижу в этом грамотные продюсерские ходы и правильное понимание того, как надо работать с популярной музыкой.

СК: Спасибо!

Тим Кустов, «Музобоз»: Илья, если вернуться лет на 10–12 назад, когда Вами были написаны такие революционные вещи, как «Ален Делон», «Скованные одной цепью», которые действительно произвели революцию в умах тогдашней молодежи, действительно были актуальны, у Вас, несомненно, возникали всякие проблемы с цензурой. Как они разрешались?

ИК: Проблемы с цензурой у меня действительно возникали в советское время, но они касались не группы «Наутилус Помпилиус», потому что группа «Наутилус Помпилиус» дебютировала в широком общественном смысле слова в 1986 году, когда обстановка стала помягче. Проблемы относились к тому времени, когда я работал с «Урфин Джюсом». Я не думаю, что они могут сравниться, хотя бы как легкая тень, с теми проблемами, которые испытывали люди поколения перед нами. Тем не менее для молодого человека, который еще не понимает, что по чем, они были в достаточной степени неприятны и вспоминать об этом… Ничто из того, что случилось вокруг меня, как вы любите говорить, «в нашей стране за последнее время», не изменило моего мнения о тех временах, когда я был молодым, то есть 1970-х, начала 1980-х годов. Это мнение не поколебалось: я не очень хотел бы вернуться в эти времена, даже не хотел бы вообще. Даже в обмен на физическую молодость.

Ведущий: Даже для 1986 года песня «Скованные одной цепью», которая вышла тогда, была, наверное, довольно сильным откровением. Спокойно Вы воспринимали эти вещи тогда?

ИК: Нет, была определенная паника, в том числе и в стане самих музыкантов — «стоит — не стоит», но никаких серьезных вещей, в общем, не последовало. Вся оппозиция, которая была встречена, была встречена на уровне собственной бюрократии рок-клуба, а не где-то там, в высших серьезных инстанциях. И, в общем, это были уже игры мышей вокруг кота Леопольда — несерьезно.