Номинация «Поэзия» - [4]

Ходишь вдоль клетки, разыскиваешь ключи.

Вдруг выдыхаешь: «Отче, помилуй мя»,

но никакого звука не различить.

«Что будет, если я тебе скажу…»

Что будет, если я тебе скажу,

мол, катится сентябрь по этажу,

в капрон скрывая ласточки лодыжек?

Тепло уходит, мало ли нам бед,

зато приходит маленький сосед,

раскутывает маленькие лыжи.

Консьержка заменяет сухостой

на астры, в их строении простом

присутствует желание пробиться.

А я, скорее, бархатец. В дожди

я погибаю с легкостью в груди,

подобно миллионам чернобривцев.

Отставить меланхолию зовут

день города, день выборов, салют.

Оставим их для грусти разрешённой.

Что будет, если я тебе солгу,

мол, солнце не останется в долгу

и вытеплит ложбинку для влюблённых?

Колобок

Унеси меня, лиса.

Ты не видишь, что ли,

замыкает полюса

от ресничной соли.

Заблудился, занемог

маменькин разведчик.

Преврати меня в замок

на воротах речи.

Где приставок тополя,

где глаголов корень,

где купается земля

в громе колоколен,

всякий светел, всяк спасён,

всякий безупречен.

Унеси меня, лисён.

Мне спасаться нечем.

«Когда был маленьким…»

Когда был маленьким,

то всё казалось длинным.

Фонарь, линейка, мусоропровод.

Теперь всё коротко: летит июль пчелиный,

колючий март царапает живот.

Сиди себя тихохонько да слушай,

как пух пылинки городу сдаёт.

Когда был маленьким,

хотелось лампу-грушу.

Теперь не хочется,

теперь не до неё.

Ни вафельку, ни жареного хлеба,

ни белого мороженого литр.

Когда был маленьким.

А разве я им не был?

А разве я с ошибкой не делил?

Ни контурная карта Ленинграда,

ни Майн, ни Рид, ни Витя Коробков

не помогают выжившим пиратам,

хозяевам цветных грузовиков.

«— Что за холмик на картоне?..»

— Что за холмик на картоне?

нарисован как?

— Это леший пни хоронит

в юбках сосняка.

Как схоронит, на поляну

вынырнут свои —

дятлы, иволги, жуланы,

сойки, соловьи.

Как запляшут для потехи,

как возьмут в полёт…

Плащ полуденницы ветхий

огоньком мелькнёт.

Выйдет в косах, выйдет в белых,

поцелует в лоб.

И останется от тела

кожаный сугроб.

***

Вот так и проплыву тебя во сне,

как вздох над нет, как статую на дне,

как вытертую в табеле отметку.

Звенит крылом комарик-звездочёт,

густая кровь сквозь сумерки течёт

и капает с небес на табуретку.

Мы никогда не будем — «я проспал!» —

терять такси на аэровокзал

и по-французски спрашивать прохожих.

Мы никогда не будем спать вдвоём.

Глядит лицо на новый водоём,

на хлопок, на синтетику, на кожу.

Не завтракать расплавленной лапшой,

не спрашивать кота, куда он шёл,

не радоваться музыке знакомой…

Тебе не слышно, слышно только мне,

как комары целуются в окне,

как жалуется муж на насекомых.

«Где же всё, что мы любили…»

Где же всё, что мы любили.

Где же всё?

Земляника в горьком мыле,

шарф с лосём.

(лОсем, лОсем, так учили

в третьем Б).

Кто остался — А. в могиле —

на трубе?

Буквы долго руки мыли,

ка-я-лись.

Не пересеклись прямые —

пресеклись.

Заливало солнце кашу,

жгло сорняк.

А теперь команда наша —

ты да я.

Не кузнечик ждёт за печкой —

мертвецы.

Что рассказывал о вечном

Лао-цзы?

Кто там, кто на фотоснимке

в Рождество?

Зайки, клоуны, снежинки. —

Никого.

«Как искренне вдыхает человек…»

Как искренне вдыхает человек

пар тонкорунных, временных акаций,

когда, тридцатилетен, робок, пег,

идёт к прудам водою надышаться.

Когда осознаёт, что он разбит

лебяжьим небом, говором синичьим,

и всё, что он неслышимо хранит,

вторично, одинаково, вторично.

Вот он дрожал, вот обнимаем был,

вот тёр лопатки синим полотенцем.

Всё ждал, и ждал, и жаждал что есть сил

какого-то нездешнего сюжетца.

Какого-то прохладного огня,

какого-то необщего рисунка.

Но не нашёл и вышел, полупьян

от августа, с собакой на прогулку.

Пойдёт ли он за чипсами в «Фасоль»?

возьмёт ли овощей (морковь, горошек)?

Он чувствует, что вымышлен и зол,

но ничего почувствовать не может.

Как искренне не жалко никого.

Купить ли замороженную клюкву?

Идёт домой простое существо,

бестрепетно привязанное к буквам.

Мурава

Дано мне тело, что мне делать с,

когда вокруг поэты собрались

и спорят в любознательности гадкой.

Я существую дольше, чем живу.

Осталось наблюдать сквозь мураву,

как время прорастает сквозь лопатки.

Зачем балет с игрою на губе,

когда предмет не равен сам себе,

но равен отражению кирпичик.

Зови меня по имени, я — хор

капризных братьев, вымерших сестёр,

жаль, страх не избавляет от привычек.

Как маленький порок у соловья,

как мышцы от движения болят,

как раскалённым дням циклона темя,

дано мне тело. Разве что взамен.

Уходит в воду трезвый Диоген.

И ничего не остаётся, Женя.

Денис Безносов

каждое утро

исходят там высокие бетонные трубы

сгустившимся на холоде расплесканным дымом

уткнув лицо в округлое нависшее сверху

вцепившись ртом в упругие по-над кровлей ткани

подножья их корнями вниз в асфальт укрыты

тяжелые там здания согбенно дышат

задрав язык колебля дым бесшумные знаки

из воздуха над городом распухшие видно

там есть внизу укромные подъезды проходы

промозглые окраины дороги есть и те кто

живут недопробудившись или те кто больше

не могут пробуждение свое наяву видеть

скрываются безротые в задумчивых толпах

вдоль них плывут дремотные хрипя механизмы

туда идти приходится каждый день а после

обратный путь сюда искать потом под вечер

эсквилин в разрезе

спрямлённые тропы

некогда поперёк продетые изгибом пренебрегая