Номер знакомого мерзавца - [38]
Белокурые бестии, валькирии, Заратустры, поэты — все через подвиг рвутся к смерти, чтобы только не катать этот поденный камень, не носить эти носки. Это ведь, по сути, «самострел», слабаки и дезертиры. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное».
Отсюда, сверху, был виден порт, и море блестело, как мятая промасленная бумага.
Вернувшись, я слушал оперу «Лючия ди Ламмермур». У меня есть пластинка. Дурацкое, но приятное занятие слушать в жару оперу и смотреть, как меняется к вечеру небо в верхней части окна. У меня там есть любимое место, ария Эдгара: «Sulla tomba che rinserra» — не знаю, что это значит. Отчего только Доницетти не всю оперу написал так хорошо.
Когда в парижской Опера на «Искателях жемчуга» пересеклись и отвели, создав силовую линию… И больше уже ничего во всю их жизнь не будет, кроме этого единственного взгляда, длившегося мгновенье, во время двухминутной сладостно–томной «Je chorois encore entendre»… Не будет и не должно, потому что большее, чем эта секунда–две, уже и невозможно. И за этот взгляд вполне заслуженно ей и полоска от удара мужнина хлыста, и ему дуэль туманным утром в предместье, и батистовый платок в крови, хранимый ею до старости в шкатулке. И жемчужина некого райского обещания, сберегаемая тайно каждым из них во всю эту жизнь для того, чтобы предъявить ее на входе в следующую.
Вытирал пыль на полках. Это была любимая книга отца. Я сел и стал читать. Некоторые страницы вспоминались, какие–то казались новыми. Солнце село, я зажег свет и почитал еще немного при лампе, а потом пошел, заварил чай, почистил пару огурцов, сделал бутерброд с маслом и зеленым луком, выкурил после ужина сигарету и снова читал. Оставалось полторы главы, когда я погасил свет. Полная луна театрально стояла среди облаков за окном.
Мне снились опущенные навесы магазинов на залитой солнцем площади Каррера — Сан-Иеронимо, баски с мехами вина на крыше автобуса, разговоры на испанском, пляж, то ли тот, на котором я был днем, то ли тот в Сан — Себастиане, на котором был герой; то ли я был им, но жил здесь, то ли он был мной там, в Сан — Себастиане.
Проснувшись, я набрал ванну и, бреясь, думал, что — да, это, конечно, не сладко, так вот жить тому парню из книги Хемингуэя… Но, в принципе, ничего… Ранило его на войне, и он теперь не может с женщинами. Между прочим, посмотрел бы я на Хема, если бы его герою не член оторвало, а пить запретили.
С этой позиции я чистый Джейк Барнс и еще похуже, потому что мне–то как раз именно пить и запретили. И это в России!.. Где водка — форма народной магии. А если не пьешь, какой к черту секс? На фига он нужен, на сухую? На сухую нет той атмосферы. Драйва. Тут, если только большая любовь…
Я по своей любви ездил на тракторе, я залил ее бетоном. Иногда с букетом роз я навещаю мавзолей и слушаю, как под камнем бьется сердце того влюбленного юноши, которым был я когда–то. И выхожу оттуда со скромной улыбкой. Теперь я свободен от этого изверга.
С тех пор я взял себе за правило расправляться таким образом со всеми, кто посягал на мою свободу.
Вечерами, а там всегда стоят летние сумерки, бывает приятно отдохнуть, забывшись, в этой кладбищенской тиши. Выкурить сигарету, привалившись спиной к надгробию и глядя, как дрожит на паутинке роса в последнем луче солнца.
Я курю и думаю, знаю, что пробьет час, и все они поднимутся из своих могил, чтобы растерзать меня. И я улыбаюсь, слушая ровный шелест в верхушках.
Вот тогда–то, да, когда они поднимутся и, тесня, окружат меня, я выбью заступом кирпичи из собственного мавзолея и спущу на них того верного и влюбленного пса, в которого они меня обращали.
«Да вы скверный тип, батенька…»
«Ну, что же, пусть так. Немного романтик…»
И главное, конечно, не то, что его там ранили на войне, а невозможность как таковая. И то, что этот Джейк теперь не может с женщинами, это всего лишь одна из форм этой невозможности.
Ведь как это всегда бывает, придешь куда–нибудь, как обычно, не вполне понимая зачем, сидишь, говоришь что–то, уйдешь, наконец. Зачем приходил?
Стоим как–то на набережной с приятелем у парапета. «Море, говорю, как в кино, такое же. Только более…» «Бессмысленное», — подсказал он.
Или получил, все что хотел, но все не то, и опять — невозможность.
У Ромео и Джульетты — родители, у Тристана с Изольдой — король, у Гамлета — «бессилье умственного тупика». И везде она — царствует — невозможность.
«Бросьте, Роберт, полной жизнью живут только матадоры». Только смерть делает жизнь реальной. Без нее не было бы жизни. Стремиться к бессмертию — значит, бежать от жизни. Все рассуждения на эту тему абсолютная чепуха… Есть вещи, о которых глупо рассуждать на трезвую голову. Не то состояние. Такие вещи, как смерть, не видны из спокойной, за чашкой чая, жизни.
Бормоча про себя эти бессвязности, я понял, что проснулся не в духе. Отчего? От всего. Какая разница! Я могу назвать вам десять причин, двадцать. И все будет неправда. Но и не ложь.
Завязал шнурки, пошел в магазин, так просто, прошвырнуться. Сейчас, думаю, пойду наберу всякой дряни, ради настроения. Надоело откладывать. Для чего?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
Если бы у каждого человека был световой датчик, то, глядя на Землю с неба, можно было бы увидеть, что с некоторыми людьми мы почему-то все время пересекаемся… Тесс и Гус живут каждый своей жизнью. Они и не подозревают, что уже столько лет ходят рядом друг с другом. Кажется, еще доля секунды — и долгожданная встреча состоится, но судьба снова рвет планы в клочья… Неужели она просто забавляется, играя жизнями людей, и Тесс и Гус так никогда и не встретятся?
События в книге происходят в 80-х годах прошлого столетия, в эпоху, когда Советский цирк по праву считался лучшим в мире. Когда цирковое искусство было любимо и уважаемо, овеяно романтикой путешествий, окружено магией загадочности. В то время цирковые традиции были незыблемыми, манежи опилочными, а люди цирка считались единой семьёй. Вот в этот таинственный мир неожиданно для себя и попадает главный герой повести «Сердце в опилках» Пашка Жарких. Он пришёл сюда, как ему казалось ненадолго, но остался навсегда…В книге ярко и правдиво описываются характеры участников повествования, быт и условия, в которых они жили и трудились, их взаимоотношения, желания и эмоции.
Ольга Брейнингер родилась в Казахстане в 1987 году. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького и магистратуру Оксфордского университета. Живет в Бостоне (США), пишет докторскую диссертацию и преподает в Гарвардском университете. Публиковалась в журналах «Октябрь», «Дружба народов», «Новое Литературное обозрение». Дебютный роман «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал горячие споры и попал в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».Героиня романа – молодая женщина родом из СССР, докторант Гарварда, – участвует в «эксперименте века» по программированию личности.
Действие книги известного болгарского прозаика Кирилла Апостолова развивается неторопливо, многопланово. Внимание автора сосредоточено на воссоздании жизни Болгарии шестидесятых годов, когда и в нашей стране, и в братских странах, строящих социализм, наметились черты перестройки.Проблемы, исследуемые писателем, актуальны и сейчас: это и способы управления социалистическим хозяйством, и роль председателя в сельском трудовом коллективе, и поиски нового подхода к решению нравственных проблем.Природа в произведениях К. Апостолова — не пейзажный фон, а та материя, из которой произрастают люди, из которой они черпают силу и красоту.