Номер 411 - [17]

Ты пользуешься всем. Ты поглощаешь, глотаешь, твой рот, словно рот новорождённого, складывается в идеальную букву О, сжимается вокруг моего соска и опустошает меня, выжимает из меня соки, иссушает меня.

Это — то состояние, которое люди называют любовью.

Именно я произнесла те слова, помнишь? Возьми меня, сказала я тебе в нашу первую ночь и повторяла во все другие ночи, которые последовали за первой.

Возьми меня.

Да, да, возьми меня.

Я позволяю тебе сделать это, возьми меня.

Возьми меня, как если бы я была любой из тех, кто ничего не значит для тебя. Шлюхой, подобранной на провинциальной дороге, на транспортной развязке. Одна из них. Одна из многих. Тех многих, кто сопровождает твои ночи, все время разные, все время одинаковые, всегда одна и та же женщина. Неважно, белая она или чёрная, блондинка или шатенка, молодая или старая. Как мне знать это? Я не знаю. И все же я знаю. Я знаю, что ты такой мужчина, я поняла это тотчас. С первого раза, как тебя увидела, я поняла, что ты мужчина для шлюх, для борделей, для ночной охоты на улицах. Мужчина, который платит, который достаёт бумажник, который не боится и не стыдится требовать того, что желает. Один из тех, кто знает места, распорядок дня, расценки, особенности мест. И я немедленно поняла, что это составляет такую часть тебя, которую ты даже не посчитал бы предательством, если бы это стало известно твоей женщине. И ты тоже понял, что я это поняла. Это было очевидно. Но мы, однако, ходили кругами возле этой темы, как ходят вокруг жерла вулкана, наклонясь взглянуть на лаву и сейчас же, в ужасе, отпрянуть. У мужчин не получается обсуждать такие вещи с женщинами. Они полагают, что женщины неспособны понять их. И это так на самом деле, или почти так. Но я — исключение, я понимала их всегда. Я вызываю доверие у большинства мужчин, с которыми знакома. Я не думаю, что у мужчин существуют для женщин темы взрывоопасной силы, что-то, в чем невозможно признаться, что-то, что они скрывают от самих себя, что-то, что нельзя произнести из страха умереть от стыда. Но тех, кто говорит о таких вещах спокойно, — единицы, и они в той или иной степени испытывают стыд. Они пугаются этой неотложной необходимости, которая выталкивает их из дома ночью на улицу, на охоту за телом, чтобы отметиться в нем в одно мгновение и сразу забыть. Телом для овладения, для покупки. Вот чего они стыдятся, я уверена, больше всего: собственного презрения, сопровождающего жест, которым достают банкноту из бумажника. За работу платят. Чем лучше выполнена работа, тем охотнее платят. Ты мог бы ответить мне так. Я бы поняла. Работа есть работа. И все же, мне кажется, в факте уплаты за что-либо, что сделано, всегда есть нечто непристойное. Быть оплаченными. Платить. Это неприлично: в справедливом мире каждый отдавал бы то, что умеет делать, и отдавал бы просто так, не требуя взамен ничего особенного. И тем самым образом получал бы нужное от других. Но это — в справедливом обществе. А наше общество несправедливо. И мы платим за все, делая это с презрением.

Моя мать была на содержании моего отца всю жизнь. Домашняя хозяйка. Вернее сказать, не насодержании , а на оплате за предоставление услуг без ограничения рабочего времени и без защиты со стороны какого-нибудь профсоюза: домработница, повар, секретарь, помощник, няня, сиделка, гладильщица и опять же шлюха. Это — а ещё какие? — функции домашней хозяйки. Ещё и сейчас, по утрам, когда моя мать спускается на нижний этаж и входит в кухню, чтобы приготовить кофе, её первый взгляд устремляется на полочку, на которой мой отец, прежде чем выйти из дома, оставлял, сунув под чашку, деньги, на которые надо было сделать покупки. В уме она производила быстрый расчёт того, что ей предстояло купить, и уже понимала, что ей ничего не выгадать для себя. Каждая вещь — для него, от крема после бритья до пары трусов. И она подчинялась условиям сделки. Она никогда не была свободной, моя мать, в том, чтобы пойти и купить себе платье, не поставив в известность моего отца. Она демонстрировала ему свои покупки, словно дитя, после ужина, волнуясь оттого, что он может посчитать их неудачными, слишком дорогими, бесполезными. Я видела, как краска стыда расплывалась по её груди, шее, щекам, когда она робкими словами убеждала его, что на этот раз она сделала правильный выбор, что это пальто, эти панталоны, эти туфли, будут носиться намного дольше, чем один сезон.

Деньги для моих родителей были темой, вокруг которой постоянно возникали ссоры. Оружие, которое, если использовать его правильно, способно искромсать плоть противника и позволить выиграть сражение. Ты тратишь слишком много! Кто приносит деньги в этот дом?

Деньги. Баксы. Евро. Фунты. Мани. Бабки.

Для меня нет ничего на свете отвратительнее денег. Дотрагиваться до них. Говорить о них. Думать о них. Я их ненавижу. Ненавижу, потому что с момента своего рождения я знаю, что такое деньги: право распоряжаться другим человеком, порабощать его, господствовать над ним, унижать его.

Любовь и деньги не ходят рядом.

Сначала, когда мы посещали какие-нибудь злачные места, почти всегда платил ты. Потом начала платить и я. Иногда мы платили пополам, не делая из этого большой проблемы. Однако деньги все равно возникали в наших разговорах, они делали это коварным образом, незаметно вползали в нашу жизнь, устраивались в ней и больше уже не исчезали. Моя жена, говорил ты мне, за один месяц тратила на косметичку столько, сколько я за тот же месяц зарабатывал, вкалывая не разгибая спины… Но она была богатой, она и теперь богата, и это она однажды сказала мне, что я должен покончить с той работой, которая меня изматывает, и должен следовать своим желаниям, так она сказала: я буду платить тебе, а ты сиди дома и занимайся чем хочешь, не беспокоясь больше ни о чем, я так хочу и не вижу причины отказываться, если ты можешь себе это позволить. Да, конечно, отвечал ты, но я никогда не буду на содержании у кого бы то ни было. Никогда. Чего бы я себе никогда не мог позволить, так это именно оно. И потом, спросил ты меня возбуждённо, разве нельзя иначе, если б мне нужны были деньги, разве ты не дала бы мне их? Если бы они были нужны тебе, и я их имел бы, я бы, конечно, дал тебе и смертельно обиделся бы, если б ты их не взяла. Я не знаю, сказала я, давай сменим тему и поговорим о чем-нибудь другом, почему именно о деньгах? Тебе неизвестно, что значит не иметь их, крикнул ты мне, ты не знаешь, что значит вкалывать по-настоящему, делать грубую работу, ты закончила университет, а дальше у тебя все пошло как по маслу и все тебе далось без особого напряга. Я не была, однако, настроена говорить на эту тему, потому что ты не знал ничего, ничего из истории моей жизни, моей семьи, и даже если то, что ты сказал, верно, верно и то, что деньги все равно разрушили мне жизнь, потому что разрушили жизнь моих родителей, которые действительно провели её, попрекая друг друга деньгами, теми, что не пришли в семью с приданным, теми, что были плохо потрачены, теми, которых никогда не имелось, теми, которые были потеряны, теми, ради которых влезли в долги и которые так никогда и не смогли вернуть. Ты ничего этого не знал. А у меня не было никакого желания тебе рассказывать.