Номер 411 - [18]

Так ещё раз тема денег возникла в моей жизни, заставив испытать чувство отвращения.

А с другой стороны, мелочность, увы, заразила и меня, и я не могла не думать всякий раз, когда мне случалось платить за ужин, или за билеты в кино, или за покупки для нас двоих, что не я должна была бы платить эти деньги. Что женщины никогда не должны платить, учитывая, что после этого мужчины идут к шлюхам и платят тем, а следовательно, почему это шлюха должна быть оплачена, а я нет? Мысли ужасные, мерзкие, они отравляли мне кровь, болезненно соединяясь с ревностью: мне виделось, как твоя рука достаёт деньги из портмоне и вкладывает в руку незнакомой женщины. Я пыталась представить себе её лицо, её тело, и мне это не удавалось. Моё визионерство заканчивалось на уровне этих двух соединённых рук в жесте, который вызывал у меня тошноту: платить и быть оплачиваемыми.

Как-то раз я спросила тебя, позволил бы ты мне смотреть на тебя во время занятий любовью с другой женщиной. Это случилось в самом начале нашего знакомства, мы только-только встретились впервые. Мы сидели на парапете напротив бара, в руке у меня был заиндевевший бокал с мохито[10], полный ярко-зелёных листочков. Мне кажется, это было в мае, а может, в июне, поскольку было тепло и сильно пахло липой. Вокруг нас было много людей со стаканами и сигаретами. Вероятно, это был пятничный вечер. Вечер в пятницу в провинциальном городке. Все пьют, курят, тоска зелёная. Ты некоторое время смотрел на меня молча. Ты подыскивал слова. Высосал через соломинку весь свой мохито. Глаза твои заблестели, у тебя не было привычки пить. Ты пытался понять, что скрывается за моим вопросом, заданным невинным тоном и приведшим тебя в явное замешательство. Если хочешь, наконец, ответил ты, если тебе так хочется, то да. И мы закрыли тему. Это был та самая ночь, которая началась для нас прогулкой вдоль реки в старом квартале города, и бегством домой, где в полной тишине мы спешили сбросить с себя все до последней одёжки.

Эта просьба распахнула дверь. Много времени спустя до меня дошло, что ты не понял вопроса и подумал, что моим желанием было унизить самое себя, испытать боль, видя тебя лежащим на другом теле. Что я хотела в тот момент на самом деле, быть может, я и сама не знала наверняка. Я поняла это позже и попробую сказать тебе это сейчас, сейчас, когда ты далеко и я могу говорить тебе, не боясь быть неверно истолкованной и немедленно побитой тобой. Тогда я желала две прямо противоположных и странных вещи: продемонстрировать тебе, что глубокую любовь, подобную той, что испытываю я, нельзя поколебать даже таким образом, а именно присутствием другой женщины, другого тела; и в то же время я хотела быть той незнакомой женщиной, тем незнакомым телом, телом любой женщины, которое могло бы быть моим. Я хотела увидеть себя со стороны, чтобы понять себя. Влезть в шкуру другого человека, наполнить его моими ощущениями, почувствовать его кожу моею, моим — её лоно, и, отдалившись от себя, наконец что-то узнать о себе.

Я их представила всех, этих твоих женщин, я их видела воочью. Я знаю плотность и запах их кожи, форму их губ, ногтей, я знаю все о них, знаю, что они произносят, когда ты берёшь их, как двигаются, знаю цвет их глаз и волос.

Мне известно все.

И мне ничего неизвестно.

Придуманные мною образы не доставляют мне боли.

Возьми меня, сказала я в ту первую ночь, и ты с силой вошёл в меня, моя щека вдавлена в подушку, пальцы комкают простыню. Возьми меня сказала я. Но ты понял все по-своему. Я имела в виду только секс. Здесь и сейчас. Твой член разбух, ему необходимо было опустошаться. Это я и имела в виду, а ты подумал, что речь идёт о жизни, бери, мол, и пользуйся всем, что тебе нужно, но нет, вовсе не это я тебе предложила. Это нельзя предложить никогда и никому, и запомни, что даже когда предлагается такое, потому что это делается всеми и всегда, это обман, произнесённый вполголоса, и самообман.

Эта комната — наихудшая из тех, где мне приходилось селиться в последнее время. Гостиница для коммивояжёров и водителей-дальнобойщиков, выходящая окнами на окружную дорогу и выросшая, словно абсурдистский стеклянный неоновый гриб на обочине дороги, где никогда не прекращается суета автомобилей. И шлюх. Из моего окна я могу наблюдать их каждый вечер: я вижу, когда они появляются и когда уезжают, когда возвращаются и опять уезжают, и так до самого рассвета. Непрекращающееся движение туда-сюда, без перерывов, каждую ночь. Девушек три, и когда очередная машина останавливается у бензоколонки и очевидно, что водитель мужчина, и, к тому же, в машине один, они синхронно начинают атаку, раньше, чем он отстегнёт ремень безопасности, и даже ещё раньше, чем заметит их и совершаемые ими перемещения. Они окружают автомобиль. Первая — не самая симпатичная, но с самой широкой улыбкой, и, вероятно, лучше всех говорящая по-итальянски, — нагибается к окошку со стороны водителя, и её огромные чёрные губы расплываются в белоснежной улыбке, устремлённая вверх крутая задница демонстрирует головокружительный изгиб бёдер, позвоночник гибок, словно резиновая трубка. Вторая протягивает к капоту торчащие из шубки полосатого меха руки с костистыми пальцами, ногти фиолетового цвета ложатся на лак капота и отбивают лёгкую дробь. Третья, с виду наиболее робкая — должно быть, она ещё и самая молодая, и самая симпатичная из них — остаётся с правой стороны автомобиля, прижав лицо к стеклу, её огромные глаза, в которых странная смесь испуга и наглости, глядят на окружённого человека за рулём, а он в смущении озирается по сторонам, и не знает, что ему делать в этой ситуации. Разумеется, ему надо выйти и заправиться, но кто знает, что случится, едва он откроет дверцу, и он явно боится. В этот напряжённый момент первая знаком просит его опустить стекло и продолжает настаивать все с той же широкой, открытой улыбкой на физиономии, спина согнута, задница вихляется из стороны в сторону, чтобы посильнее разволновать его, такую задницу он прежде видел только в своих сексуальных фантазиях. Вторая шикарным жестом распахивает свою полосатую шубку, под мехом один голубой кружевной бюстгальтер, размера на два меньше номера груди, и так и замирает, позволяя холодному ветру кусать её тело, улыбаясь мужчине, спрятавшемуся за пыльным лобовым стеклом. Третья стоит неподвижно, не отрывая от него огромных, непостижимых глаз, глаз божественного ребёнка. Каждый вечер, каждую ночь, у каждого автомобиля, который останавливается у бензоколонки, спектакль повторяется в одних и тех же мизансценах. Иногда какая-нибудь из них садится в машину и исчезает на короткое время. Когда возвращается, её грим смазан, и она громко на что-то жалуется. Слова в её речи кажутся слитыми воедино, произнесёнными на одном дыхании, без пауз. Мне неизвестно, откуда родом эти девушки, из какой части Африки, из Нигерии или, возможно, Камеруна, у них толстая чёрная кожа, выдающиеся ягодицы и огромные губы. Но они очень красивы. И я им завидую. Завидую этой уверенности в поведении, этой надменности, этой наглости. В один из вечеров, возвращаясь в отель, я прошла рядом с бензоколонкой, я хотела пить и знала, что в холодильнике у меня пусто, было уже поздно, и бар отеля был наверняка закрыт, поэтому я направилась к автомату с напитками, чтобы взять бутылочку минеральной воды. Рядом с автоматом я увидела сидящую девушку с широкой улыбкой, ту, что всегда начинает морочить голову первой. Она оглядела меня с головы до ног, не преставая массировать свои ступни. Перед ней лежали шлёпанцы на оранжевой пробковой подошве. Ноги были обтянуты нейлоновыми чулками с блёстками, и я заметила, что ногти покрыты голубым лаком с перламутром. Не отрываясь, она смотрела на меня. Я опустила монету в щель и нажала кнопку, и в этот момент она ткнула меня пальцем в бок и сказала: я тоже хочу пить, купи мне фанту, фанту, понимаешь, апельсиновый напиток. Произнесено это было безапелляционным тоном. Поскольку я не отвечала, она продолжала протыкать меня пальцем и, несмотря на то, что на мне был пуховик, даже сквозь его плотную ткань и толстую подкладку я чувствовала, какой у неё острый ноготь и твёрдый палец, каким она меня тыкала. Я подождала, пока банка выкатится мне в руку, и протянула ей. И мы стали молча пить, я из своей бутылочки газированную воду, она — фанту из банки. Она громко причмокивала губами после каждого глотка, закрывала глаза при глотании, а затем смотрела на меня со странным лукавством в глазах. Осушив банку, она поднялась, сунула ноги в шлёпанцы и направилась к дальнему углу бензоколонки, и когда уже исчезала в тени, я услышала её хриплый голос: спасибо, чао.