Ноль - [24]

– Блин, это… круто… – стараюсь охватить разумом все, что услышала, и удержаться в ускользающей реальности, привычной и предельно ясной, и Егор невесело усмехается.

– В этом нет ничего крутого. В этом… абсолютно ничего нет.

Ледяной ветер снова хлопает рамой под чердаком, по лестнице проносится сквозняк и разбивается о дверь запасного выхода. Палец с татуировкой прижимает и гладит мой белый наманикюренный палец, я в приятном оцепенении слежу за его размеренными движениями.

Мне хочется опустить голову на плечо Егора, но смущение не позволяет даже пошевелиться.

– Нам надо было на что-то жить, – тихо продолжает Егор. – Мать перебивалась случайными заработками: мела улицы, мыла полы в подъездах и посуду в кафешках. В Городе, естественно. На работу по специальности ее никто не брал… В детский сад меня не приняли – сослались на нехватку мест, хотя на самом деле против моего присутствия взбунтовались мамаши. Когда умер дед, все чертовски осложнилось – с пяти лет я был предоставлен сам себе: слонялся по окрестностям Заводской, по промзоне, по районам и вокзалам. Но нет худа без добра – я теперь знаю столько тайных троп в этом городе, что могу смыться незамеченным откуда угодно! Улыбнись и сделай попроще лицо… Да, я жил так: разговаривал с цветами, жуками, бабочками и змеями, был счастливым и тупым. Возможно, попадись я тогда врачам, они обязательно впаяли бы мне какой-нибудь нехороший диагноз. Зато я сделал некоторые выводы относительно себя. Оказалось, мертвую мышь или больную старую кошку вы́ходить не получается… Но однажды стащил у рыбаков трепыхавшегося окуня с отрезанными плавниками, погладил его, и… плавники, блин, снова появились! Я тогда испугался, выбросил его в речку, и он поплыл!

– Он ожил, как и тот цветок! Ты его вылечил! – утверждаю я радостно.

– Нет же!.. – перебивает Егор. – Тот цветок… В один из дней кто-то перестал его поливать – забыл, забил, уволился или умер на хрен… И цветок почти завял. Я просто вернул его к первоначальному состоянию.

– Как это? – иголка недоверия жалит сердце, только вот непохоже, что Егор обманывает или разыгрывает меня.

– Не знаю, как объяснить… – дергается он, кажется, уже жалея, что пытался доверить мне свою тайну.

– Объясни на моем примере, я постараюсь понять! – клянусь со всей искренностью, хотя голова идет кругом.

– Ты дважды вырубилась при мне. Тогда, на лестнице, я не знал, почему это с тобой произошло. Я просто привел тебя в норму, вернул к моменту, когда причины еще не стали следствием… – Егор устало вздыхает. – Слушай, просто забей. Не вникай. Больше об этом не думай.

Волшебство разрушается – теплая рука отпускает мою руку, оставляя ее мерзнуть в одиночестве и дискомфорте. Я всеми фибрами души ненавижу себя за никчемность и глупость, хочу услышать его и понять, быть с ним на одной волне, и запоздавшее благословенное озарение наконец расставляет все по местам.

Ради Саши я приняла глупое решение – перестала есть. Следствием стал голодный обморок. Когда я решилась на тату, результатом стала боль, к которой я не была готова. Егор движением руки отменил последствия моих решений, обнулил негативный результат, вернул меня к точке, в которой я была до момента их принятия.

– Ты… даешь людям возможность начать все заново… Все исправить! – потрясенно шепчу я.

– Не только людям. Всему, что не умерло. Такое вот хобби… – Он тянется к карману, достает сигарету, но так и не прикуривает ее.

– Кто-то еще знает? – Я без стеснения ловлю его ладонь и снова устраиваю в ней свою руку.

– Если кто-то узнает, меня сожгут на костре прямо у памятника Ленину на Центральной площади!.. – смеется Егор. – А вообще… Воробей в курсе. Я часто мотаюсь в Город – за продуктами и прочей фигней для матери, хожу там в кино и на концерты в клубешники. После одного из таких концертов какой-то чувак на спор полез на вышку ЛЭП и сорвался с нее. Он был еще жив, но уже дергался в конвульсиях, когда я к нему подбежал. Если честно, мне было пофиг – он был сам виноват. Просто мне показалось, что заканчивать так свой путь глупо и рано. Я ему помог. И смылся.

Кто же знал, что он поднимет на уши всех очевидцев и выяснит, кто оказал ему первую помощь, залечив даже царапины… Он вышел на меня. Не знаю, почему, но я раскололся и сознался – он не отсюда, ему не за что меня презирать и сдавать. Воробей считает меня мессией, поклялся всегда защищать – ради этого снял тут две комнаты в бараке и не собирается уезжать. Говорит, что в долгу передо мной. Хотя он состоятельный – имеет квартиру в Городе… Вот как раз Воробей и пытается обосновать то, что со мной происходит. Однако каждый раз у него получается какой-то жуткий замес из религиозных учений, мистики, пива и травы. Из последнего – предположение, что дух моего отца вселился в меня и требует сатисфакции… А для меня странно, что Воробей даже мысли не допускает, что это не дар, а глюк, баг, ошибка в настройках, насмешка природы. Кто-то поет, кто-то пляшет, а я… Может быть, я и смогу что-то изменить, начать жизнь заново, сделать так, чтобы меня и мою мать уважали, но только не при помощи этого «божественного дара». Я просто должен выбиться в люди: хорошо завершить учебу и поступить в универ в Городе, найти престижную работу и увезти отсюда мать. Поэтому я и пришел в вашу школу. Это – моя последняя возможность дожить до момента, когда все мне будут искренне улыбаться. Пусть даже не здесь, не в этом городке.