Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза - [33]
Утешать существо выходило неудобно и неспокойно – оно брыкалось, молотило коготками в грудь, вывертывалось, плевалось, царапалось и отвратительно пахло клеем.
Пришлось его отпустить.
Существо село под капителью, из-за которой явилось, встряхнулось, достало из пасти язык, задрало копытце и принялось чесаться, дрыгая от удовольствия лапами и повизгивая.
Виктор Петрович махнул на него рукой, встал, придерживаясь за угол, оттолкнулся и отправился дальше.
Мерсью побросала лапы и, цокая хитиновыми копытцами, направилась следом.
Виктор Петрович в который раз натолкнулся на шкаф, где, привалившись к перегородке, накрытая синей лисой, случайно уснула Людмила Анатольевна. Он сделал зеркалу «Бе-е», выпучил глаза и, оставшись довольным отражением, наконец приблизился к двери кабинета, где безмятежно, как дитя, спал Антон Павлович.
Дверь оказалась приоткрыта. Ветер трепал ее, таская туда-сюда с неприятным скрипом. Из-под дверной щели сочился предутренний свет.
Виктор Петрович просунул в щель голову и оглядел сумеречное помещение.
В центре письменного стола стояла шахматная доска. Слева от доски лежала знакомая Виктору Петровичу до судорог синего цвета папка с рукописью «Последней Надежды»…
Младший корректор хотел вздохнуть от облегчения и радости, но сумел только выдохнуть с угрожающим писком, распахнул дверь и коршуном бросился на рукопись.
В папке было пусто.
Со стоном и папкой в руках Виктор Петрович опустился в кресло и, стянув со спинки махровый халат хозяина, опустил руки в карманы.
Антон Павлович заворочался во сне, что-то сердито сказал и, высунув из-под пледа ступню, пошевелил ею, как будто грозя незваному гостю.
В то же мгновение Виктор Петрович ощутил сжатую между пальцев прохладную бородку небольшого ключа.
Людмила Анатольевна проснулась во встроенном купе итальянской мебельной фабрики «Априори», чихнула, хотела распрямиться, но крепко приложилась затылком о двухполосную направляющую, обрушила на себя шлегеля противопыльных щеток и вывалилась наружу.
В квартире было тихо.
Так тихо, что слышно было даже, как в кабинете Антона Павловича тикают часы и стучит незакрытая форточка.
Дверь была приоткрыта.
Стараясь не потревожить скрипом спящего мужа, Людмила Анатольевна протиснула голову в щель и приглушенно вскрикнула.
Нижний ящик стола Антона Павловича, выдернутый с корнем и выпотрошенный, вывернутый наизнанку, лежал на полу.
Сквозняк шелестел, разметая по комнате пустые листы.
Леденея от ужаса, Людмила Анатольевна опустилась перед разоренным ящиком на колени.
«Мерзавец, вор и негодяй младший корректор, этот непризнанный идиот, похитил новую рукопись мужа…» – с отчаянием думала бедная, перепуганная Людмила Анатольевна.
Но Людмила Анатольевна ошибалась.
Антон Павлович давно уже ничего не писал.
Кроме шахматных партий.
А написанное прятал у себя под подушкой.
Пропели вороны. Прокричали коты. Отгрохотали мусороуборочные спецтехники. Прошуршали дворники. Мигая оранжевыми сиренами, прополз по проспектам, утопая в лужах, поливальный транспорт. Пробежали дворняжки. Пробрели, шатаясь, лица без определенного места жительства и другие несчастные. Прошуршали крысы.
Влюбленные поцеловались на подоконнике, и Маша Кукушкина, оставив на губах Никанора янтарный, липовый мед русалочьих шепотов, растворилась в золотых пылинках восхода.
Спецкор нежно обнял тумбочку, по впалым щекам его катились слезы.
– Маша, Маша… – шептал влюбленный спецкор.
Глава 13
Любви невянущие розы
(Романс)
– Маша, Маша… – шептал и Антон Павлович вечером, задумчиво глядя на друга детства.
Вениамин Александрович отводил глаза. Ему было стыдно и страшно. Он был жалок.
Он был безнадежно и безвозвратно стар. Он был одинок и несчастен. У него висело брюшко. Потухшие глаза Карпова прятались в пивных ушках. На голове Вениамина Александровича красовалась деревянная пимпочка.
Красавица секретарша не любила и не могла любить Карпова. Она была его последняя вспышка. Она была вопль его отравленной недоверием, истоптанной жизнью души. Она была ему путь на свободу. Но это был путь, заранее ведущий Вениамина Александровича к гибели.
Влюбленный согласен был гибнуть. Согласен падать. Но падать с брюшком, падать толстячком, падать толстячком с брюшком, со счетами в швейцарских банках и деревянной пимпочкой на голове было смешно…
Карпов согласен был сокрушать на своем пути стены и сражаться с драконами.
Но драконы все вымерли, а стены где-то кончались; их проще было обойти или объехать, чем перелезть или сокрушить.
Под стенами женоубийцы зловеще и голодно выли шакалы литбиза. И желтыми, янтарными Машиными глазами смотрели из-за этих стен на женоубийцу голодные волкодавы юных информационных издательств.
Красавицы Маши Кукушкиной не было за этими стенами. Кукушкина не подходила к айподу. Кукушкина не брала домашний…
– Маша… Маша-Маша-Маша… Маша! Где же ты, Маша? – дразнил Вениамина Александровича противным голосом Антон Павлович.
Антон Павлович был настолько злопамятен, что помнил даже то, чего никогда не было. Не было, да… Но еще могло быть.
Антон Павлович легко поднял секретаршу с доски. По лицу его скользили вечерние тени.
