Ночные волки - [25]

Хащенко в упор смотрел на него.

– О чем?

– Ну, например, о вашем давнем знакомом. Об Адвокате.

– У меня нет знакомых адвокатов, – сказал Хащенко. – Не обзавелся.

– Все впереди, – заверил его Слава. – Только не надо прикидываться дурочкой, господин Хащенко. Вы знаете, кого я имею в виду. Портнова.

– Ах этого, – усмехнулся Хащенко. – А что с ним?

Он хорошо держал себя в руках, этот Хащ, но я видел, что он напряжен, сильно напряжен, контролирует каждое свое слово, каждый жест.

– Он жив-здоров, – говорил тем временем Грязнов. – Живет хорошо, процветает.

– Цветет и пахнет, – подсказал Хащенко.

Грязнов тут же уцепился за эту фразу.

– Так вы в курсе? – спросил он.

Хащ сделал вид, что не понял вопроса:

– В курсе чего?

– Не надо, Хащ, – сказал ему Грязнов. – Мы оба знаем, о чем речь.

– О чем? – Хащенко, похоже, издевался над Грязновым. Ну и надо мной в том числе, конечно.

– Короче! – сказал Слава. – Никто, кроме тебя, не мог отправить это послание. Это даже и доказывать не надо. Ясно? Можешь не отвечать пока. Ты обосновался в квартире сына, у вас с ним, видимо, хорошие отношения, и я рад за вас обоих. Ты послал факс, не понимая, что отправителя можно запросто отследить.

– Я это потом понял, – ответил Хащенко. – Но вы же все равно не докажете, что это моих рук дело.

– Мне и не надо доказывать, – устало возразил ему Грязнов. – Я только расскажу твоему сыну, когда он приедет, о некоторых подробностях твоей жизни. Вот и все.

На мой взгляд, Слава нес несусветную чушь. Все это звучало глупо, но я знал, что Грязнов совсем не прост. Если он несет подобную чепуху, значит, это для чего-то нужно. Во всяком случае, так было до сих пор.

Хащенко презрительно усмехнулся.

– Лешка все обо мне знает, – сказал он. – Даже статьи моих ходок.

– Э нет, – возразил Грязнов. – Статьи, может, он и знает, но кое-какие подробности, уверен, прошли мимо него.

– Это какие же? – насторожился Хащенко.

– Ну, например, его отец, вор в законе Алексей Хащенко, по кличке Хащ, вне себя, когда слышит о молодых «отморозках», которые идут на смену нормальным ворам. Очень ему не по душе этот беспредел, который они устроили. Они же практически вытеснили старых «авторитетов»…

Хащенко напрягся, я это видел, хотя и не понимал, к чему клонит Слава.

– Ну и что? – спросил Хащенко. – А кому нравится этот беспредел? Тебе, что ли?

Нервничает, подумал я. На «ты» переходит. Грязнов пропустил эту фамильярность мимо ушей.

– Мне он тоже не нравится, – согласился он с Хащем. – У меня, господин Хащенко, профессия такая. Но меня никто еще, извините, не имел.

– В каком смысле? – Хащенко изменился в лице.

Он уже все понял. Если уж я, который абсолютно не в курсе его личной жизни, понял, так уж он – тем более. Или я ничего в этой жизни не понимаю.

– Ты все прекрасно понял, Хащ, – жестко сказал Грязнов. – Эти «отморозки» поимели тебя в зоне, где ты не смог навести должный порядок. По их мнению, ты слишком много на себя взял, вот они и решили тебя поучить жизни. Сейчас в зонах уже нет того порядка, который был когда-то. Это не твоя, конечно, вина, это беда твоя, но легче тебе от этого не становится. Хочешь, я расскажу тебе, что ты говоришь своему сыну?

Хащенко смотрел на него остановившимися глазами.

– Ну? – выдохнул он.

Грязнов кивнул: не спеши, сейчас.

– Ты говоришь ему, что завязал. Что тебе надоела эта уголовная жизнь и на старости лет тебе хочется пожить честным человеком. Ты хочешь порвать с уголовным прошлым, как со страшным сном. Может быть, ты даже говоришь ему, что протестовал по молодости против коммунистов и это они довели тебя до жизни такой, что стал ты, бедняга, преступником.

По лицу Хащенко я понял, что Слава попал в точку.

– Так или иначе, – продолжал Грязнов, – теперь, когда жизнь изменилась, говоришь ты сыну, у тебя появилось желание завязать: на покой пора, да и стар ты уже для уголовщины. А сын, наверное, понимает тебя, поддерживает и содержит соответственно. Он не знает того, что, даже если б ты и захотел продолжить свою деятельность на ниве преступности, у тебя бы это не получилось, потому что весь уголовный мир в курсе того, что в зоне тебя «опустили» молодые, в сущности, пацаны. Никто из прежних и нынешних «авторитетов» не подаст тебе руки, хоть и был ты, как я говорил господину «важняку», – кивнул он на меня, – знатным вором. Теперь же, Хащ, ты никто. И знаешь это. И сидишь ты тут, змей, и злобой наливаешься немереной, все думаешь, как бы насолить своим дружкам, да еще так, чтобы и «бабки» поиметь. Короче, хочешь и рыбку съесть… и прочее. Ну? Что я сказал не так? Можешь меня поправить.

Хащенко смотрел на Грязнова с нескрываемой ненавистью.

Я же Славой просто восхищался.

– Ну? – повторил Грязнов. – Что не так? Если я и забыл что-то, то очень незначительное. Верно?

– Что тебе надо? – выдавил из себя Хащенко. – Что ты хочешь от меня?

Я смотрел на него и дивился, насколько может уголовное мышление лишить человека здравого смысла. Хащенко был уверен, что, если его сын узнает то, о чем тут говорил Грязнов, все связи, которые соединяют его с сыном, в тот же миг рухнут. Если бы такое произошло с любым другим человеком, сын, узнав о несчастье, посочувствовал бы горю отца, ужаснулся бы, поплакал, но ни в коем случае не отвернулся бы от него, не стал бы презирать. Но это у нормальных людей. А сын у Хаща, видимо, такой же подонок, как и сам отец. Поэтому Хащ и боится, что его прошлое станет известно сыну.