Ночные туманы. Сцены из жизни моряков - [25]

Но почему пролетарий должен жить хуже, чем жили буржуи? Сыты будем, одеты, и в кино станут новинки показывать каждую неделю, и в театр можно будет бесплатно ходить.

— Ай да Васо!

— А что?

— О другом надо думать. О мировой революции.

— Так кто же в ней сомневается?

Иногда мы по старой памяти заходили к Мефодию Гаврилычу. У него собирались Титов Аристарх и флотские, изнывавшие от безделья. Разговоры шли о том, что командующий обещал собрать боцманов, как только поднимут корабли со дна моря.

Разгорались глаза, черноморцы стучали трубками по столу:

— Скорее бы! Годов-то немало уж!

Расспрашивали нас о службе на тральщике, экзаменовали придирчиво.

— Смотри-ка! Ребята знающие!

За отцом заходила Люба:

— Пойдем-ка домой.

Она была синеглазая, с пышными русыми косами. Мы побаивались ее, уважали: артистка. Когда Люба играла на сцене, не похожая на себя, загримированная, таинственная и недоступная, мы отбивали ладони, крича: «Тито-ва! Ти-то-ва!» — и почему-то вдруг: «Бис!»

Старики говорили:

— Женишка бы тебе хорошего.

— Не нуждаюсь! — отрезала она. — Идем, батя, домой.

И Аристарх Титов покорно шел за своей властной дочкой.

Уходили и мы на «Чонгар».

— Скажите, ребята, — спрашивал Сева, — а что будем делать, когда не останется в море мин?

— На наш век этой пакости хватит.

О том, что тральщики подрываются, мы просто не думали.

Мы твердо рассчитывали дожить до глубокой старости.

Когда мы выходили на траление в море, я вдруг увидел что-то легко и стремительно несущееся за нами, еле приметное в зеленой волне, странно поднявшееся, разметавшее белые пенистые усы. Оно неслось во столько же раз быстрее «Чонгара», во сколько курьерский поезд опережает товарный. И обогнало нас с легкостью, что, впрочем, было нетрудно. Устремилось вперед и скоро исчезло вдали. Я знал, что это торпедный катер. О торпедных катерах говорили: они настолько стары и потрепаны, что только чудак мог решиться выйти в море на этих «плавучих гробах».

Я решил посмотреть на того чудака.

Возвратясь в Южную бухту, я отправился искать катера. И нашел их — они смирнехонько стояли у стенки.

Боже мой, да они все в заплатах!

— Любуетесь? — спросил меня молодой военмор в офицерской фуражке с белыми кантами, со звездочкой вместо царской кокарды.

— Интересуюсь.

— Что ж, будем знакомы. Военмор Алехин, — отрекомендовался он, командир катера. Вы где служите?

— На «Чонгаре».

— У Стонова? Да вы не из комсомольской ли троицы?

— Да.

— Слыхал, — сказал Алехин весело. — Избавили Дмитрия Михайловича от анархистов и клешников. Жаль, что у меня нет таких славных ребят. Ко мне не пойдут комсомольцы. Им еще жизнь пригодится. Для мировой революции, не так ли?

— Откуда вы знаете, что к вам не пойдут? Мы не трусы.

— Милый мой, — сказал Алехин, — я мичман бывшего царского флота, в революционерах не состоял. В красный флот пришел по собственному желанию, большевиков считаю людьми преотличными, судя по тем, кого знаю. Ненавижу всех анархистов и клешников и удивляюсь, что большевики до сих пор с ними цацкаются.

— С ними не цацкаются.

— Я бы их всех покидал в мешках в море. «Ты кто? — орет такой гусь на своего командира. — Холуй царский, золотопогонник и контра!» Я не контрреволюционер и не белый, у Врангеля не служил. Мы со Стеновым голода, горя хватили сполна. Душа у этой сволочи, клешников, чернее сажи. Раза три чуть не пырнули ножом… Храбрецы! На неплавающих судах от них отбиться нельзя. От наших катеров, к счастью, за милю шарахаются. Берегут свою драгоценную шкуру. Посмотреть катер хотите?

— Да, хотелось бы.

— Идемте.

Алехин показывал мне свое залатанное сокровище с восхищением и гордостью. (Он сам его переоборудовал, поставил торпедные аппараты.) Его чисто выбритое лицо с резко очерченным волевым ртом, привыкшим отдавать боевые приказы, стало вдохновенным. Если он назвал Стонова «минным богом», то уж сам-то он был настоящим «торпедным фанатиком».

— В вас почему-то я увидел себя самого, — сказал Алехин, показав мне и управление катером, и моторы, и торпедные аппараты, в которых таинственно поблескивали смазанные жиром сигары. — Я пришел в морской корпус восторженным поклонником моря. А попав на торпедные катера, решил, что никогда ни на что их не променяю. Надо мной смеялись: «нашел трясучку», «утонешь при первой волне», приглашали минером на крейсер. Спокойная и солидная должность, каюта с удобствами, кают-компания — лучше не надо; Но что поделаешь, если я сам беспокойный и мне до смерти нравятся и стремительный бег по волнам, и грозное оружие, которое может уничтожить и превратить в гору лома многотонный, закованный в броню корабль? Разумеется, плавать на таких старичках риск. Но рискую я во имя служения флоту.

Когда я вижу мачты, торчащие из воды, и сознаю, что это все, что осталось от славного Черноморского флота, я готов выходить в море на любой рухляди, которая еще в состоянии плавать, чтобы доказать, что все же флот русский есть!

Алехин пригласил меня с собой в море:

— Это вам не «Чонгар». Рискнете?

— С большим удовольствием!

Наше хождение над смертью вдруг показалось мне пресным. Я даже во сне мчался на торпедном катере в море.