Ночные гонцы - [37]

Родни нетерпеливо дернул поводья. Он не собирался покушаться на основы общества, но был намерен сделать все, что в его силах, чтобы помочь метельщику. Благодаря доброй воле и здравому смыслу всех, кто служил в ней, Бенгальская армия была боеспособной — но кастовая система была тут ни при чем. Он много раз видел, как туземные офицеры и унтер-офицеры из низших каст пресмыкались перед сипаями-брахманами; брахманов никогда не отправляли в наряд, разве только вмешивался и настаивал на своем английский офицер — и при этом все испытывали неловкость. Сипаи до сих пор не могли примириться с тем, что брахманов судили на общих основаниях, как обычных уголовных преступников и даже могли повесить за убийство. А старый Мехнат Рам, отставной субадар-майор, который выбежал, чтобы отвесить поклон младшим по званию — это было ранним утром первого января, а сегодня наступило третье марта.

Что, во имя Господа, могли означать чапатти и почему их надо было разломить на пять и десять кусков? Он миновал золотой мохур на подъездной аллее, увидал свое бунгало и выбросил эти тревоги из головы.

Он проспал весь день. Только один раз его разбудили голоса дам, приехавших к Джоанне на утренний кофе. Потом он принял ванну, поел, поиграл с Робином, потрепал Джуэла и Арлекина, проинспектировал конюшни, поговорил с дворецким, и не смог найти никакого другого предлога отложить разговор с Джоанной. Ему так и не удалось, хотя он и пытался, придумать причину, по которой от нее следовало бы скрыть предложение Рани. Приняв его, он резко изменил бы и свою жизнь, и жизнь своей жены, так что выхода не было — он должен был ей сказать.

В холле на полу снова лежали бухарские циновки его отца. В гостиной камин был закрыт вышитым экраном, а двойные двери в восточной стене распахнуты на темную веранду. Над ухом звенел москит. Жаркий сезон начался. Ему было неловко, он чувствовал себя виноватым и не знал, как начать, поэтому налил себе бренди. Джоанна сидела напротив и вязала; поджатые губы свидетельствовали, что она заметила, как много налито в стакан.

Внезапно он выпалил:

— Джоанна, Рани предложила мне стать командующим ее армией с жалованьем четыре тысячи рупий в месяц — и в звании генерал-майора. Я отказался.

Звякнули спицы. Она медленно опустила вязание на колени.

— Ты отказался? Выбросил на ветер четыре тысячи рупий в месяц и звание генерал-майора? Родни, ты шутишь.

— Я серьезно. Невыгоды этого предложения не сразу бросаются в глаза, но стоит только немного подумать…

Она, не сводя с него глаз, подняла шерсть с колен и сжала в руке.

— Мы могли бы купить еще одну коляску, и новые платья — мне же буквально нечего надеть, и приглашать комиссара, когда вздумается и подавать самое лучшее шампанское. Робин мог бы учиться в Итоне.[50] Я бы всюду была первой дамой.

— Обойдется Чартерхаузом. И я не вполне понимаю, где бы ты была первой. В Кишанпуре англичан нет, а придворные там гораздо богаче, чем мы когда-либо можем стать.

Это было не совсем верно. Он помнил, какое фантастическое богатство предлагала ему Рани: стоило ему передумать, и он стал бы самым богатым человеком в княжестве.

Джоанна слезливо проговорила:

— Родни, конечно же, она даст тебе возможность передумать? У нее же нет на примете никого другого. И она ведь не пригласила Джеффри, так? Это было бы слишком — у них и так все есть. Или майора де Форреста? Я знаю, о чем ты думаешь — что там Робину будет плохо, что ему не с кем будет играть. Но мы с ним можем остаться в Бховани, а ты будешь часто нас навещать. Вряд ли у тебя будет много дел — она просто хочет иметь возможность приказывать белому; и если бы я поехала с тобой, мне пришлось бы унижаться перед ней, а мне это не по вкусу. Но если я останусь здесь, все будет в порядке. Родни, ты обязан сказать ей, что принимаешь предложение.

Он почувствовал, что его загнали в угол и, чтобы скрыть причину, делавшую его отказ окончательным, накинулся на нее. Он резко бросил:

— Ну да — я обязан его принять, чтобы ты могла с апреля по сентябрь жить в Симле,[51] а с сентября по апрель — здесь, греясь в лучах славы твоего драгоценного труса Делламэна. Может, ты мне все-таки объяснишь — ты живешь со мной в одном доме потому, что ты этого хочешь, или просто чтобы не было сплетен? Ты не подпускала меня к себе четыре месяца до моего отъезда, даже в последнюю ночь. Ты что, хочешь уйти? Если так, скажи прямо.

— Родни, тише! Не говори гадостей. Я — я боюсь, что снова будет ребенок. Ты же знаешь, как Робин меня изорвал.

Она разрыдалась, но теперь, в отличие от первых дней их брака, это уже не могло его остановить.

— Рожал не я, поэтому не знаю. Но знаю, что доктор сказал, что это было неопасно. И знаю, что с тех пор, как родился Робин, ты говорила, что хочешь еще детей. О Господи, какая разница! Прошу прощения. Почему, черт возьми, мы вообще завели об этом разговор? Я отказался, и не собираюсь менять свое мнение.

Он вообразил обвивающие его шею руки Шумитры, тепло ее тела и ее сияющее счастьем лицо, и посмотрел на жену с недобрым блеском в глазах. Конечно, нельзя сказать, что он всем пожертвовал ради нее — и Робин, и полк значили для него больше. Но он хотя бы подумал о ее желаниях, а она — она не стоила даже этого.