Ночной звонок - [45]

У железнодорожного переезда остановились, хотя шлагбаум был открыт. Метрах в пятидесяти позади остановилась и старая «Волга». Серегин вынул из внутреннего кармана замшевого пиджака новенькую десятку, протянул водителю.

— Почти как настоящая, — пошутил он без тени улыбки. — Сам делал.

Таксист охотно рассмеялся шутке. Дал восемь рублей сдачи.

— Лишнее даешь, — сказал Серегин и вернул таксисту рубль, хотя счетчик показывал чуть меньше двух рублей. — Ну а отсюда прогуляемся пешочком, — обратился он к Майе и Мирону, когда они вышли из машины. — Погодка-то так и шепчет — бери расчет! А я уже взял, — взглянул он на Мирона в упор. — Теперь вольная птица! Вот улажу с домом — в Ташкент махану. Выгодную работенку предлагают…

— А я вчера сразу догадался, что кореша ты зря приплел, — сказал Мирон. — Дом-то свой продаешь.

— Правильно догадался. Я при журналисте не хотел говорить…

«К дому не подъехал, не хотел таксисту адрес оставлять, — подумал Мирон. — Осторожен, стервец! И ехать нацелился куда угодно, только не в Среднюю Азию!»

— Далеко идти? — спросила Майя слегка капризным тоном. — Жарко очень.

— Близенько, — отозвался Серегин. — Совсем растаять не успеешь. Немного останется.

Минут пятнадцать Серегин водил их узенькими переулочками, сворачивая то вправо, то влево.

«Трудно здесь ребятам за нами наблюдать», — подумал Мирон.

— Вот и пришли, — сказал наконец Серегин, открывая калитку в небольшой, поросший бурьяном дворик без единого деревца, в глубине которого виднелся котельцовый домишко в два окна по фасаду, под черепичной крышей. — А ты, дурочка, боялась! — сказал он Майе, пропуская ее в калитку.

Через весь двор от противоположного забора тянулась толстая проволока, по которой скользила гремящая цепь. На цепи бежал к хозяину огромный массивный пес, мастью, ростом и статью напоминающий ньюфаундленда, а мордой — немецкую овчарку. Очевидно, помесь. Длина цепи была рассчитана таким образом, что от калитки до крыльца пройти по выложенной плитняком дорожке можно — пес не достанет. А уклониться в сторону хоть на полшага уже нельзя — клыки у пса нешуточные.

Серегин сошел с дорожки и, склонившись над псом, потрепал его за уши, приговаривая:

— Гайдук-гайдучина, псина ты хорошая!..

На крыльцо вышла, щурясь от яркого солнца, стройная женщина с длинными, до пояса волосами, в легком зеленом халатике и в босоножках. Халатик распахнулся, а под ним — лишь две красные полоски бикини — на бедрах и на груди.

— Хэлло, Ник! — крикнула она, приветственно подняв руку, — с кем пожаловал?

Голос у нее был низкий, с хрипотцой, и Мирон сразу вспомнил показания Светланы Ротару о голосе женщины, звонившей в институт.

— Покупателей привел, — ответил Серегин.

Женщина сбежала с крыльца и подошла к гостям.

— Будем знакомы, — сказала она приветливо улыбаясь и протянула руку Майе. — Жанна.

— Майя…

Мирон назвал себя, поцеловал руку Жанне, не позаботившейся запахнуть халатик.

— Пошли в дом. Здесь слишком жарко.

Все гуськом поднялись на крыльцо. Впереди шла Жанна в развевающемся халатике, за ней Майя, а замыкал шествие Серегин.

В просторной комнате, куда они вошли, было прохладно. Крашенный охрой пол недавно протирали влажной тряпкой, и Мирон нагнулся, чтобы снять сандалии.

— Проходи, — слегка подтолкнул его Серегин. — Не в мечеть идешь!

— Давай сюда коньяк, — сказала Жанна, забирая из рук Мирона авоську с коньяком. — Мы его в холодильник, а холодненький достанем!

Она сунула обе бутылки в морозильник, достав оттуда запотевшую бутылку «Юбилейного». Бутылку передала Серегину, а из холодильника извлекла палку колбасы «сервелат», полголовки сыра и пачку масла.

— Пойдем салат резать, — позвала она Майю, и они ушли на кухню.

— Ну смотри, хозяин, комнаты, — предложил Серегин.

Мирон огляделся. Прямо перед ним висело на стене большое, писанное маслом полотно в аляповатой золоченой раме: Жанна в позе и в виде «Махи обнаженной» Гойи. Она лежала опершись на локоть на том самом диване, что стоял у стены под полотном. В рисунке чувствовалось, что художник не лишен способностей, но краски были слишком яркими, безвкусно-кричащими. Влад подошел ближе, чтобы разглядеть подпись, но подписи не было.

— А что? Совсем недурно! — счел он нужным сдержанно похвалить полотно и наивно спросил: — Неужели сам писал?

— Собственноручно!.. Похожа?

— Жанна? Похожа. Правда я ее в таком… неглиже не видел…

— Захочешь — увидишь, — безапелляционно сказал Серегин.

«Ишь чего планируют! — подумал Мирон. — Это на завтра, когда, как они рассчитывают, я с деньгами приду!»

По обе стороны полотна, чуть повыше, два явно подражательных пейзажа, тоже в золоченых рамках. Рядом на стене висела гитара.

Они пересекли небольшой коридор и попали в другую комнату, поменьше первой.

Здесь стены были сплошь увешаны рисунками на ватмане — карандаш, тушь, фломастер. Висели и гравюры: женские лица, городские пейзажи. На одном из листов — ряды скучных бараков и караульная вышка на заднем плане. «Лагерный пейзаж», — отметил Мирон и постарался не задерживать взгляд на этом пейзаже.

В этой же комнате лежал на столе альбом экслибрисов, около сотни штук. Экслибрисы Серегин делал действительно мастерски. Взяв клочок бумаги и карандаш, он набросал эскиз экслибриса для Мирона: на квадратном поле зубчиками елей изобразил тайгу. Из правого нижнего угла вздымается рука, сжимающая золотой самородок — от него расходятся штрихи лучей. По пересекающей тайгу реке идет надпись: «Из книг Мирона Чиботаря».