Ночной звонок - [136]

Они им снятся, они обращаются к ним мысленно в трудную минуту, они помнят их глаза, смех, жесты, походку. Их привычки. Их любимые выражения. Они для них по-прежнему рядом.

— Эй, мужик!.. оглянися-ка… Ну-да, он и есть… Давай сюда, Рябиков!

Саша Длинный, в рубахе навыпуск, голова на жилистой шее, загорелой до черноты, в каких-то опорках на босу ногу, с легким кряхтением выкарабкался из ямы, похожей на склеп. Рябиков подхватил и обнял старика. Саша Длинный заворчал:

— И ты начнешь меня сейчас полировать… с ума, мол, сошел дед, себе могилу сооружает. А? Так?.. Забыли, что деду помирать скоро, все думают — трет спины тридцать три года, и еще столь же тереть будет.

Александр Никитич действительно славился тем, что с большой охотой тер спины своим согражданам. Большим мастером по этому делу был в оковецкой бане!

— …А может, Александр Никитич, и правда завтра в баню сходим?

— И сходим! И маленькую выпьем! Да ты смотри, смотри, не отворачивайся — здесь лежать буду! — в голосе старика послышалась гордость. — Рази ж мои оболтусы такое логово мне б устроили? А я взял да и сам соорудил. Видал — это в позапрошлом году яблони посадил, березы прошлогодние… А тут камнем все выложил, лежать так лежать. И ты смеешься, и ты!.. — старик укоризненно покачал головой и с сердцем махнул рукой. — Ну ладно, дело говори. Садись на беседку!

Скамья была роскошная — длинная, широкая, с удобной спинкой, сияла зеленой краской. Саша Длинный сел первый и с наслаждением вытянул ноги. Заглянув в выложенную кирпичом яму, сказал:

— Это очень прекрасно — здесь сидеть. Лучше, чем там лежать. А, Рябиков?.. Эх, половили мы с тобой разных мошенников, да и бандитиков, случалось. Помнишь?

— Как не помнить, Александр Никитич.

— Что с Синевым-то? — строго спросил и кинул искоса прицельный взгляд.

— А вы что-нибудь знаете, Александр Никитич? Хотел посоветоваться.

— Знаю тебя: ты советоваться пришел, когда сам уж все уяснил. Так?

— Да почти… но и не совсем. Хочу помощи просить. Совета.

Старик медленно и торжественно поднес руку к седому усу.

— Дам совет. Брось-ка мне китель, вон на бугорке лежит. Счас и пойдем.

— Куда, Александр Никитич?

— Вниз пойдем — покуда. Беседу будем вести, — ответил бывший старшина и гроза оковецких «мошенников и бандитиков».

Разговаривая, они спустились с кладбищенского холма. Прошли центральной улицей. Затем старик свернул в проулок, который вел к больнице — и решительно направился к дому Хлыновых.

4

Когда миновали забор, за которым уже начиналась территория обитателей длинного кирпичного дома, Саша Длинный сказал:

— Вот какое тут дело-то, родимый… — Рябиков невольно улыбнулся, вспомнив, как в свое время доставалось Александру Никитичу в милиции за это слово — «родимый» — которое он, страж порядка, употреблял и в те годы. Случалось, что с беспечной фамильярностью и начальнику его адресовал. — Слыхал я, как гавкали друг на дружку Костька Хлынов с маткой своей. Я Костьку-то, паршивца, с люльки знаю. А кричали они вот о чем… Костыка матке: не бреши, что Пашку брат утопил — сам утоп! Она ему: а я, мол, видала. А он в ответ: ты-то ничего не знаешь, а вот я точно знаю… Намотал я это дело на ус. Думаю — пригодится. Вот и пригодилось.

— Когда слыхал, Александр Никитич?

— А на второй день после того, как ты тут был. Они отношения выясняли, а я шел мимо, здесь, вдоль забора, да и слышал. Постоял еще по старой привычке, — вздохнул он то ли с печалью, то ли с застарелой тоской. — Да вон и Костька… Эй! — возвысил он старческий голос, сделав его начальственным и суровым, а поди-ка сюда, Костька!

Младший Хлынов, все в той же распахнутой на смуглой груди желтой рубахе, оглянулся, минуту помедлил, потом независимо подошел.

— Здорово, дядя Саша, — сказал с насмешливой почтительностью, не глядя на Рябикова. — Чего приперся?

— Вот ты у меня поговори… — зловеще начал Саша Длинный, но тут же поперхнулся смехом. — Ну, сукин кот, ну, сукин кот!.. Ладно, — оборвал он себя уже серьезно. — Ты меня знаешь. Если что спрашиваю — значит, нужно. Отвечай правду: был на берегу, когда Пашка Синев утонул?

Парень посмотрел на него, на Рябикова. В глазах его мелькнуло уважение.

— Ну, был. В кустах выпивали.

— Та-ак. Как же дело было?

— Да как? Пашка смурной был. Этот… ну, братан его, — ему говорит: будем купаться? Пашка говорит — будем. А он уж сильно дернувши был.

— Откуда знаешь?

— Сам пил с ним! Он на берег-то уже спускался: второй раз с братаном пришел.

— Кто с тобой был?

— Да все те ж… — повел рукой Костька в сторону дома.

— О чем с вами Пашка говорил?

— Да так… В общем, брякнул он: четыре раза туда и обратно Волгу переплыву без отдыху. А сам плавал не ахти чтоб очень-то. Мы ему — утопнешь. Только рукой махнул — не ваше дело. Мы подумали — так он, болтает. А потом глядим — раз переволокся, другой. В третий поплыл. А уж сам еле держится…

— А вы что ж, мать вашу!

— А мы что? Братан его тут, а мы что? Он же с ним сначала купался, а потом стоял смотрел. Постоял, ушел. Потом на том берегу этот, Манякин, который из одних костей состоит, появился. Да матка пьяная приволоклась! — зло выкрикнул Костька. — Уселась, отдышаться решила. Ну, а мы ушли вслед за братаном Пашки.