Ночной звонок - [131]

Когда он остановился, она все-таки спросила:

— Что ж, скоро уедешь?..

— Н-не знаю. От Пашки зависит. Договорился, что от завода ему квартиру дадут, если работать пойдет к нам. Комната с кухней, — переступил с ноги на ногу. — А дому пропасть не дам. Не дело.

— Да оставь ты ему дом, Толюшка! Это я, дура, сбила тебя с толку своим письмом. Теперь и сама не рада.

— Ты правильно сделала. Живет… как паразит. — В голосе прорывалась сухая неуступчивость и непримиримость.

Поля вздохнула, положила ему руку на плечо и побежала домой, хотя вся еще была с ним, с его неразборчивым голосом, ровными шагами и со всей его невнятной, но родной уже до конца жизнью.

Утром на работу ей нужно было бежать прогоном, прорезавшим Красивую набережную вблизи дома Синевых. Увидела внизу, в густой поросли кустов Павла, не выдержала, спустилась. Павел был в застиранной голубой майке, она топорщилась на его впалой груди, болталась под мышками; в руках корзинка. Услышал шаги, поднял голову. Пасмурное, серое лицо оживилось, заулыбалось.

— У нас тут грибов, как в лесу. Два беляка — видала? — он горделиво вытащил из корзины крепкие ядреные грибочки, покрутил, понюхал с удовольствием. Чисто, тонко пошел по воздуху бодрый грибной дух; Поля тоже жадно вдохнула его.

— Поел утром-то? — спросила Павла.

— А чего есть-то? — улыбнулся он ей нехотя, но и безразлично. — Картошки было — Толе оставил. Любе не говори. Не нравится ей брательник — гони его, и все тут.

В лицах братьев была явная схожесть, и Поля сейчас читала ее. Но характеры все переделали по-своему. У Анатолия, как ни старалась она думать о нем хорошо, — будто высушенное черствостью душевной лицо. Подбородок выступил остренько, даже, кажется, глаза заострились. Нет, все скажет лицо, если его видеть как следует. А у Павла и нос такой же, и глаза светлой голубизны, — а смотрят не так. К нему любой незнакомый человек подойти может. Больно было Поле, а мысли ее не говорили в пользу Анатолия.

Не так живет Павел, как все — безалаберный, холостякует под пятьдесят лет, о еде забывает, костюма нет, без денег сидит: все плохо. Да еще ко всему этому выпивает. Но что-то светлее у него внутри. Тут не ошибешься.

— Ты заходи… он-то тебя все вспоминает, — сказал Павел вдогонку.

Она горько покачала головой, поднимаясь на берег, и с неожиданной неприязнью подумала об обоих братьях. Один — тряпка, жену потерял и уважение людское; мог бы взять себя в руки и работать не кочегаром, лишь бы деньги получать — а и получше место найти, образование позволяет. Второй — куркуль, только о хозяйстве своем далеком и толкует, да о том, чтобы вытурить брата из дому, а дом продать. Боится потерять деньги. А в детстве, соседи говорят, дружно жили. Мать хорошая была. Да мог бы тогда помыслить кто из них, что начнут войну на измор меж собой: один — высижу в доме, другой — выгоню и дом продам?! Когда и кто из них первым стал закутывать в толстое ватное одеяло свою душу?

3

Атмосфера в доме Синевых раскалялась постепенно. Люба и Поля говорили между собой, что так больше продолжаться и не может: кому-то из братьев нужно было уступить. Но тут мягкий Павел, когда они вдвоем стали его убеждать, ответил коротко, однако с удивившей их твердостью:

— Дом на родительском месте стоит, никуда из него не пойду. А он как хочет!

— Тогда хоть пить перестаньте вдвоем. Долго ли до беды? А если схватитесь из-за своего дома, да покалечите друг дружку? Да провались и дом тогда! — с сердцем сказала Поля.

— Это ты права, пить буду завязывать. Попробую… — Павел нерешительно покивал. Лицо у него в эту минуту было такое озабоченное, он так сморщился, прислушиваясь к себе, что Поля и Люба невольно фыркнули, а потом и рассмеялись. Засмеялся и Павел.

— А что, и правда нельзя больше! Иду это я по нашей набережной — собака дорогу перебегает. А я ей вслед кричу: кис-кис! Хотел колбасой угостить. А то еще: сажусь обедать, кусок хлеба двумя руками беру и так ко рту подношу.

— Эх, Паша, и смех, и грех с тобой… — Люба вдруг заплакала, Павел бросился к ней. Поля поднялась и ушла: пусть вдвоем останутся, лучше поговорят.

Тут через несколько дней и произошла история с «клопиной отравой». Люба, когда узнала об этом, прибежала к Анатолию прямо на завод. Обычно спокойная, улыбчивая, уравновешенная, тут она подступила к нему и кричала при всех:

— Ты убить Пашу хотел! Ты от своей женки получил задание — убить Пашу. Брата травит, как клопа!

Анатолий, побледневший, но не испуганный, бормотал неразборчивее обычного:

— Л-любка, не сходи с ума. Случайно флакон поставил под койку… С-случайно. Стукнуть в крайнем случае могу дурака — только и делов.

Но она не поверила, что это случайно. Побежала к Поле Овчинниковой. Та только посмеялась. Люба не могла смотреть на нее спокойно. Все раздражало в Поле, даже новое серое в коричневую полоску платье показалось ей таким же старым, какой была сама Поля. Оно просто не могло выглядеть на ней новым, пусть было сшито вчера.

Люба разругалась со вчерашней подругой.

Еще через день Павел утонул.

Нашлись люди, которые видели, как братья вместе купались, обратно же к берегу будто бы приплыл один Анатолий. Люба Надеждина подняла шум на весь Оковецк, что Анатолий утопил брата. А когда Павла вытащили из реки у лесозавода, никто уже не мог узнать в этой рыдавшей и проклинавшей всех женщине прежнюю Любу Надеждину. Вот тогда она и пошла к следователю и заявила, что видела сама, как Анатолий топил брата.