Ночной сторож для Набокова - [14]
«…черный бант мелькал, как огромная траурница, — и Машенька вдруг остановилась…»
Что? Я посмотрел на обложку книги. Там значилось: «Владимир Набоков. Избранные произведения. Другие берега. Машенька» Машенька? Какая Машенька? Моя Машенька? Что за дела? Я вернулся к началу повести и начал читать. Страница за страницей герой рассказывал о себе, о своей жизни в Берлине. Ни о какой Машеньке речи не было, была только Людмила, Клара и несколько других тоскливых каких-то персонажей. Так что я пару раз даже ещё раз посмотрел на обложку и в оглавление. Я читал так, как будто гнался за кем-то, торопился, перескакивал строчки, но потом возвращался и перечитывал эти места, потому что боялся упустить что-то важное. Перелистывая страницу, я сразу пробегал её глазами в поисках большой буквы «М», она почти не встречалась, и каждый раз это не было словом «Машенька». «Машенька» появилась только на 51-ой странице. И то как-то не по-настоящему, а только в воспоминаниях.
— Здравствуйте, молодой человек! Чем это Вы так увлеклись?
Надо мной стояла Алина. Я даже не заметил, как она пришла. Это что, они уже открылись? Ну да, я ведь уже прочитал полкниги, времени много прошло…
— А? Ну да, то есть, здравствуйте Алина Александровна, то есть Алексеевна.
— Что это у Вас? — не унималась она.
— Это? Это «… тот женский образ, который спустя месяц он встретил наяву» — прочитал я вслух то место, на котором как раз остановился. Настолько странно всё было, что почему-то я побоялся произнести её имя, оно же название книги. Но Алина сразу поняла:
— Набоков? «Машенька»? Почему Вы эту книгу выбрали? По школьной программе теперь проходят?
— Нет, то есть да… — я совсем не хотел с ней разговаривать, мне нужно было скорее дочитать, понять, узнать всё о Машеньке. Но вдруг я подумал, что, может, Алина сумеет мне помочь, что если она сможет как-то объяснить, что со мной произошло. Но прямо спросить я, само собой, не мог. Как бы это прозвучало? «Я тут по ночам с одной девочкой встречался. Ничего такого, не подумайте: мы просто чай пили и книжки читали. Её кстати тоже Машенька зовут. Так вот, Вы не знаете, почему её Набоков в своей книге описал почти сто лет назад?» Тут-то она и сдала бы меня в полицию. Или в психушку. Поэтому я сказал:
— Это я читаю из-за бабочек. Мне папа рассказывал, что Набоков увлекался бабочками. А я ими тоже немного как бы увлекаюсь.
— Да, папа ваш правильно сказал. Кстати, Набоков увлекся энтомологией именно благодаря книгам, ещё в детстве. Он проводил лето в имении родителей, в Выре, и нашел на чердаке книги одной немецкой художницы 17 века. Она очень точно изображала цветы и насекомых. Набоков уже тогда, лет с семи, начал собирать коллекцию бабочек. Между прочим, за свою жизнь он открыл …не помню уже сейчас точно, но что-то около тридцати видов бабочек. И некоторые из них названы в честь героев его произведений.
— И в честь Машеньки есть бабочка? — спросил я.
— В честь Машеньки не знаю, но в честь Лолиты точно есть, — сказала Алина и спросила:
— И как Вам нравится Набоков? Современному вашему поколению?
— Про всё поколение я, конечно, не знаю, но мне… не всё понятно, — честно ответил я. — Почему повесть называется «Машенька», а её тут как бы и нет. Пока что нет, во всяком случае.
— Понимаете, Машенька — это образ, воспоминание об утраченном, она олицетворяет что-то прекрасное, ускользающее…
Насчет ускользающего она попала в точку.
— Вы так много знаете… — сказал я, надеясь, что Алина что-нибудь такое мне скажет, что объяснит всю историю с Машенькой.
— Да. Вот, кстати, немногие знают, что Набокову было свойственно особенное восприятие мира, он был синестетиком. У таких людей ощущения, полученные разными органами чувств, смешиваются, мир они видят не так, как мы. Например, дотрагивается синестетик до какого-то предмета, осязает его и вместе с этим чувствует его вкус. Набоков, например, воспринимал буквы как нечто обладающее цветом. Может, поэтому в его произведениях столько цвета, запахов… Синестетики, кстати, часто становились талантливыми писателями. Французский поэт Рембо, тоже связывал гласные звуки с определенными цветами…
— А Машенька? — перебил я, потому что мне совсем не улыбалось слушать сейчас о других каких-то писателях.
— А что «Машенька»? Это классика. Читайте, молодой человек. И не забудьте потом книгу сдать, вы её уже и так два месяца держите вместо положенных двух недель.
Почему она рассердилась? Не знаю, ну и ладно. Мне нужно было дочитать роман — всего-то 82 страницы.
Роман я дочитал, но книгу сдавать пока не стал. Позвонил маме, сказал, что задерживаюсь и пошел к Даньке. На самом деле, это был единственный человек, который был в курсе всей этой странной истории, так что обсудить всё как есть я мог только с ним. И я подробно-подробно всё-всё ещё раз ему рассказал, даже то, что узнал от Алины.
Данька выслушал всё внимательно и сказал:
— Всё ясно. Она тебе приснилась.
— Я же тебе рассказываю о ней уже два месяца. По твоему, она снится мне почти каждую ночь уже два месяца? И кто тогда книги по библиотеке раскидывает? Почему я по утрам две чашки мою?
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.