Время было мирное и утреннее и можно было играть в мяч кажется что ли. Они и играли. Тогда мало было мячей, меньше чем инвалидов на каталках. Поэтому и играли не сильно задумываясь об рядом мире. Нормально себе играли и всё. А мячу поровну, что солнце, что грузовик. Он и поскакал. Смешна така дитёшка – пошла за ним. А грузовик был существо неостановимое и поэтому непорядок возник.
Улыбастый такой крокодил как раз скакал рядом, с каталкой своей. А оно не быстро, дитё тое, шло. Оно не знало, кто такой грузовик. У него дело, то ли за солнцем, то ли за мячиком.
Это несправедливо было всё. Как на той войне цветочки под танками и крокодил застонал. Ненадолго, а быстро совсем застонал, но больно как срывающаяся сама от себя пружина. Мысль хотела прийти, что вот он крокодил – и беспомощный. Глупый наскрозь. С каталкой своей. Только мысль позабыла в себя прийти. А крокодил, ему всё равно. У него давно чебурашки не было. А тут – чебурашка така. Только вот грузовик. Зачем-то непонятно зачем. Здесь не нужен был грузовик.
И тогда крокодил поскакал. На одно тонкое напряжённое мгновение вытянулся весь как был в струну. Словно вырос весь до недостижимой высоты когда-то бывших у него ног. Осмотрел с поднебесных высот ещё раз в мире бывшее, смешное, обрадованное. И прыгнул.
Так с ею прямо, с каталкой своею пристёгнутой и прыгнул. Отважный герой-космонавт. Он хорошо пролетел. Далеко.
Он шлёпнулся рядом с маленьким человечком, который шёл к солнцу. За необъяснимо глупым своим мячиком. Интересная получилась тучка. Тучка-летучка. «Малышня совсем», подумал ещё, когда уже смог бережно поставить сокровище то на тротуар. Глазами подальше чтоб от себя.
А сам прыгнуть он не успел. Да и то – не лягушка же, так без ног чтоб всё время скакать. Он остался там, под грузовиком. На каталке. У прохожих на виду. Не очень конечно смешной и они о нём плакали. Потому что он был всё-таки самый. Он необыкновенный был и самый… лучший… в мире… крокодил…
Они несли его бережно, как тогда сотоварищи с фронта, хоть он уже и не мог ничего себе поломать. И плакали сильно. Где-то внутри себя. Сердцами. Они принесли и положили спать его на самом высоком холмике, что был над городом. И поставили ему памятник. С гармошкой. На каталке. У прохожих на виду. Идут пионеры:
- Салют крокодилу!
Плывут пароходы:
- Салют крокодилу!
Летят самолёты:
- Салют крокодилу!
И ещё там восходит солнце, которое от души веселит крокодила и почему-то сильно напоминает ему детский потерянный мячик…
Улица была прямая.
И долгая, долгая, долгая. Очень.
По ней и летела. Пуля.
Лететь было хорошо и обязательно для чего-то - грустно. Она и летела себе. Пуля.
Ей то по хуй были - прохожие. У неё ведь всё-таки была определённая вполне. Понятная ей - цель.
К цели пуля летела на скорую, от оптимизма теряя безжалостно и совершенно себя. Ей было хорошо. И очень надо. Попасть.
Смерть в поклон всей улице несла егорушкин лакомый блинчик.
А цель посмотрела навстречу пуле в глаза, испугалась чего-то, наверное смерти, и ушла.
Осторожно. В сторонку.
Пуля не совсем сразу поняла, хоть и была очень понятливая пуля. А потом вздохнула облегчённо и полетела дальше.
По улице.
Пуля не грустила совсем, ведь на прямой бесконечной улице так много красивых и разных целей. Надо было только шукать.
Только шукать надо было теперь самостоятельно, впереди себя. Пуля и искала.
Летела свободно, смешно и радостно. И немного грустно. И искала.
Только немного замедлялась скорость её полёта. Но пуле по большому счёту на это было плевать и она летела, летела, летела.
Она была ласковая - пуля.
А им было по фигам.
И они немного наверное боялись. И встречали пулю мягкими разворотами своих спин. Наверное думая, что на следующей пуле они станут обязательно смелыми, а пока вот - вот так. И пуля летела. Летела, летела. Мимо.
По прямой никогда не кончающейся улице. И думала, что она всё равно рано или поздно их всех найдёт. Может быть земля окажется круглою или по какой-нибудь другой причине. Но обязательно.
А потом снижение стало резко. И она поняла. И она поняла, как умеет пахнуть пылью песок, готовый принять в себя навсегда навсегда навсегда.
"Они так и останутся непостигнутые", подумала пуля и ей стало уже не грустно, а невыразимо тоскливо, а на ухо шептала уже что-то щекотное застигающая безысходность.
Тогда пуля посмотрела на прямую долгую улицу. Долгую долгую долгую долгую. Улица теперь для неё стала пустой. Не было больше всё затрудняющих целей. И не зная куда себя девать от ощущения находящегося здесь теперь праздника, пуля расправила лёгкие сталепрозрачные крылья и не став падать взмыла высоко высоко высоко в небо, ставшее бесконечным продолжением оставшейся на земле улицы.
Это была первая пуля не согласившаяся с законом гравитации и похерившая несколько основополагающих пунктов теории мироздания. Мироздание выдержало. Ему и не такое было-то по хую.
А пуля летела в открытом космосе, совершено забыв о необходимости вращаться вокруг каких бы то ни было орбит. И уже на где-то совсем далёких себе звёздах казалось, что на небе появилась ещё одна падающая звезда.
