Ночной пасьянс - [5]

- Ерунда все это, - говорил Михаил Михайлович. - Чувства, эмоции, интуиция - для беллетристики. Процветание и стабильность обществу может обеспечить только профессионализм каждого. Компетентность и профессионализм. Банально, но увы... Все остальное - химеры. Они мешают профессионально делать дело.

- А долг? - насмешливо поблескивая темными глазами и безвольно пьяненько расслабив в улыбке губы, спросил Шиманович.

- Какой долг может быть у профессионала? Да пусть хоть тридцать лет он сидит на этой должности! С каждым днем его долг превращается в долги!

- Закажи пива, Миша, - попросил Шиманович.

- Ну зачем вам после водки?

- Закажи, закажи, я привык...

Принесли бутылку пива. Богдан Григорьевич медленно наливал в высокий фужер, следя, как поднимаясь кверху, ужимается пена. А захмелевший Щерба наблюдал за осторожными движениями его смугло-пергаментной старческой руки с седыми кустиками волос на фалангах пальцев и почему-то неприязненно думал: "Неужто я восторгался когда-то образованностью этого неряшливого человека? Опустившегося, спивающегося. Я ведь всегда мечтал услышать от него похвалу на зачетах и экзаменах. Почему важна она была всегда именно от него?" Он ждал сегодняшней встречи с Богданом Григорьевичем, именно здесь, в час застолья, свободы, в кругу давно и хорошо знакомых людей, хотелось откровенности. С другими так или иначе довольно часто сталкивала служба, какие-то совместные совещания, семинары, активы. А вот с Шимановичем не виделись по пять и более лет, и Михаил Михайлович ждал этой встречи, ощущая на душе таяние все го, чем заледенила ее жизнь и профессия, ждал, чтобы подсесть, отстранившись от всех, остаться вдвоем, настроиться на исповедальность, на простые человеческие слова, как только и можно в беседе с человеком духовно свободным и внутренне независимым, каким еще со студенческих лет помнил Шимановича. Но сейчас вдруг этот порыв погас, когда увидел, как дрожит рука Шимановича, держащая фужер с пивом, как чуть ли не воровато он в самом начале за столом, не дождавшись тоста, выпивал внеочередную рюмку, как жадно, по-старчески неопрятно ел салат. И от невозможности исполнить свое желание Михаил Михайлович внезапно ощутил неприязнь к старику, словно тот отказался быть собеседником.

- Зачем вы пьете столько, Богдан Григорьевич? - спросил Щерба. Пожалейте себя. В чем душа-то держится?

Шиманович ответил лукаво-хмельным взглядом, из глубины которого светился какой-то лучик:

- Душе не надо объемов, Миша. Если она есть, то уместится и в наперстке...

И в это время растворилась дверь, влетел обрывок музыки снизу, из ресторана, а на пороге возник высокий худощавый человек, быстро, сквозь толстые линзы больших очков охвативший взглядом зальчик, порушенную изначальную чинность стола, группы людей, сидевших в вольготных позах, пиджаки, висевшие на спинках стульев.

- Прибыли его сиятельство! - крикнул кто-то.

- Юрка явился! Штрафную ему!

Юрий Кондратьевич Кухарь улыбнулся, расстегнул пиджак, под которым была жилетка, как-то извинительно развел руками.

- Братцы, - сказал он. - Простите за опоздание. Обстоятельства, - он прошел к опустошенному столу, садиться за стол не стал, взял чью-то пустую рюмку, поискал глазами бутылку с коньяком и, налив, спросил, обращаясь к Щербе:

- Тамада, можно без твоего разрешения?..

- Валяй, я сложил уже свои полномочия, - ответил Михаил Михайлович. Только жилетку сними, не унижай нас ею.

Они встретились глазами, заставили себя улыбнуться друг другу, и торопясь, чтоб избавиться от взгляда Щербы, Юрий Кондратьевич залихватски запрокинул голову и выплеснул в глотку коньяк, двумя пальцами взял с блюда подсохший, загнувшийся по краям ломтик языка и стал жевать.

Одиноко сидя в дальнем углу на стуле и медленно покуривая, Сергей Ильич Голенок с трезвым вниманием наблюдал за всем происходящим в этом уединенном зале, стены которого были обтянуты бордовой тканью с красивым узором. Не остался незамеченным им и тот колкий перегляд, которым обменялись появившийся Кухарь и Щерба. Из всех сидевших здесь бывших сокурсников только они трое - Сергей Голенок, Юрка Кухарь и Миша Щерба, Минька, как привыкли звать его, знали друг друга еще со школьных лет, с момента эвакуации в Казахстан, откуда вместе уходили юнцами на фронт, даже не успев закончить десятый класс.

Сергей Ильич чувствовал, что Кухарь сейчас подсядет к нему, внешне никак заискивать не станет, не с руки ему, председателю Облсовпрофа, но найдет иную форму - начнет доверительно, мол, между нами, только тебе, что-то рассказывать такое, о чем не всем, дескать, положено знать. Понимал Сергей Ильич, что Кухаря даже не очень смущает, что эти ухищрения, которые он выдает за искренность, дружеское расположение, понятны Сергею Ильичу. Стремление заглушить в памяти Сергея Ильича прошлое длится уже десятилетия. Бояться Кухарю, конечно, нечего, даже смешны его старания, но то, что стало однажды рефлексом, изжить невозможно...

И глядя, как к нему направляется Кухарь, держа в руке рюмку с коньяком, Сергей Ильич заставил себя подняться навстречу...

6