Григорий ГЛАЗОВ
НЕВИНОВНЫХ НЕТ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МАСКИ
1. НА ЗЕМЛЕ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Около часа дня, когда Перфильев собрался на обед, в кабинет вошел секретарь и протянул папку:
- Вот то, что срочно, Павел Александрович, - папку эту неукоснительно он вносил по заведенному порядку в одно и то же время - перед самым отъездом Перфильева домой на обед. - Здесь два факса: из Парижа и из Белояровска.
- Спасибо, - Перфильев раскрыл папку.
Секретарь вышел.
Прочитав факс из Парижа, Перфильев понял: текст - всего лишь одна строка - зашифрован. Такое случалось редко. В чем дело? Что стряслось? Из сейфа он достал книгу - толстый, роскошно изданный в Финляндии для "Спутника" тетрадь-блокнот. В нем кроме самых важных и секретных записей был и код. Дешифровав факс, Перфильев прочитал: "Срочно аннулируй резервный счет. Есть странные симптомы". Подписи не было. Но Перфильев знал: депеша от Кнорре. "Почему же он забил тревогу?" - думал обеспокоенно Перфильев.
Второй факс был из Белояровска: "Местные власти запретили разработку дальнего карьера. Примите меры. Копылов". Собрав все бумаги снова в папку, Перфильев вызвал машину и уехал домой. Там можно будет спокойно за чашкой кофе и с сигаретой все обдумать...
Завтракал, обедал и ужинал Перфильев всегда дома, ресторанов не терпел, ходил только если требовало дело. Жена знала его вкусы и готовила, что любил, благо, такая возможность имелась. Еще были у него приятные привычки, в частности обретенная за шесть лет жизни в Париже потребность не менее двух раз в день принимать душ, а после полудня менять сорочку. Это правило ему внушил в Высшей академии Лебяхин: "Запомни: то, что едешь во Францию не в военном мундире и не в сапогах, ничего не значит. Потом разит и от людей в цивильном. Упаси Бог, глушить этот запах дезодорантом даже от Диора. Пот с дезодорантом - мерзейшая смесь", - наставлял Лебяхин накануне дебютного отъезда Перфильева за рубеж. - "Я дезодорантами не пользуюсь, не переношу, аллергия, я же астматик, - ответил Перфильев тогда...
Пообедав, он отнес чашку с кофе в комнату, сел в кресло перед журнальным столиком и снова перечитал факс из Парижа. "Запросить подробности? - подумал он. - Нельзя, неосторожно. Мой факс может попасть в чужие, возможно, ждущие уже руки... Если уж Кнорре воздержался от объяснений, значит, так надо было..." Чиркнув зажигалкой, Перфильев поджег уголок факса и положив горящую бумагу на поднос, наблюдал, как скрючиваясь и сжимаясь, она превращалась в пепел. Вторая депеша из Белояровска от директора карьера Копылова. Полтора года назад Перфильев вложил большие деньги в Белояровский карьер, по сути купил его, поставил дело по добыче белой уникальной глины на современный уровень. И вот - на тебе!.. Надо было что-то предпринимать. Он прикрыл глаза, думал, понимал, что в Париж придется лететь, но как аннулировать резервный счет в банке? Не снимать же наличными колоссальную сумму! В банке не поймут, это вызовет подозрение, такие операции с наличностью не приняты... И все же изворотливый, натренированный ум Перфильева нашел решение...
Он принял душ, распахнул обе дверцы шкафа, чтобы взять свежую сорочку. На полках слева - отдельно мужское белье, сорочки, носки, носовые платочки. Справа - костюмы, плащи, куртки на разные сезоны. Три вешалки пустовали: когда-то на них висела почти непомятая повседневная форма, парадный мундир, шинель. Но вернувшись навсегда из длительной командировки во Францию, Перфильев все это подарил, предварительно отпоров петлицы и майорские погоны, сторожу гаражного кооператива, где держал машину, присовокупив две пары новеньких сапог. Держать эти атрибуты былой профессии ради ностальгических воспоминаний не стал - не был сентиментален. И все же сейчас, расхаживая по комнате и застегивая пуговицы сорочки, обвел взглядом стены и вздохнул. На одной - три акварели, купленные на Монмартре: утро на Сене, баржа; портрет негритянки с большими замысловатыми серьгами-висюльками; огромный, в пестром оперении гальский каплун на фоне разгорающейся зари. На другой стене - большие фотографии в узеньких рамочках из белого металла. Снимал он сам (этому его хорошо обучили) на цветную кодаковскую пленку, проявлять и печатать отдавал в лабораторию недалеко от своей парижской квартиры. На одной из фотографий - псарня в замке Шоверни. Помнится, когда подошел к флигелю, где жили десятка три псов - здоровенных, разномастных красавцев, - они с лаем ринулись на него, даже отпрянул. На кауром жеребце подъехал служитель в черной униформе с красными галунами на рукавах, в белых перчатках, стал успокаивать псов.
- Пусто у вас, - кивнул Перфильев на пожелтевшие газоны и дорожки, присыпанные мокрым снегом.
- Не сезон, - ответил служитель и, попрощавшись, отъехал.
Повертевшись у вольера, пощелкав фотокамерой, Перфильев пошел к замку. Он знал, что в Шоверни в эту пору года в залах пусто, туристы появятся, когда потеплеет, потому и назначил встречу со связником здесь. Он ходил по комнатам, разглядывал картины, огромные, во всю стену умопомрачительные гобелены, семидесятикилограммовый сундук Генриха IV, полюбовался столиком, исполненным столяром, делавшим мебель для Марии Антуанетты. Со связником они пробыли вместе минут десять. Первым на своем "рено" уехал Перфильев... По дороге, притормозив у будки, где сидел сборщик дорожной пошлины, уплатил и посмотрел в зеркальце заднего вида. Все было спокойно... Вот и все, что осталось от той мимолетной встречи: далекие теперь псы на цветной фотографии в его московской квартире...
