Ночной корабль - [67]

25 декабря 1971

Моя дорогая Светлана,

пишу в странный вечер. Представьте себе совсем пустой город, в котором беспрепятственно разлился густой почти непроницаемый туман. Нет ни домов, ни мостов, ни реки, ни прохожих, и в тумане живут и горят зажженные сотнями расплывчатых огней только елки… В этом мерцании елок и в полном безветрии – необыкновенное очарование, и я мысленно водила Вас по елочному королевству. Я чувствовала себя частью этого тумана, потому что все, что происходит – туман, и надо изо всех сил верить в его уход. Я знаю, что где-то, совсем близко, – пешком 15 минут, – громада в 25 этажей, и что там – Михаил Максимилианович, у которого я только что была… Я шла, уже отделенная от него туманом, и вспоминала, как на палубе корабля, у берегов Англии, после бури, мы стояли вдвоем, рядом, и вдруг прямо перед нами, на воде, встали как ворота, две радуги, в которые мы вошли, пройдя между светящимися и тоже ничего не освещающими дугами самоцветных ворот…

Ногу отрезали на ладонь ниже колена.

27 декабре 1971

Дорогая моя. Вы спрашиваете себя, почему эта бумагомарательница все пишет, пишет и ничего не посылает? Дело в том, что, расставив всюду дивные елки, горожане исчезли, тщательно заперев с 24-го по 28-ое всё, что запирается, не считая квартир: лавки, почту, банки, аптеки. Я сегодня весь день пролежала, притянув к груди телефон, и спала, как сурок. Только к вечеру отважилась сделать себе крепкий чай и опять провалилась в небытие.

Муж мой, после всего перенесенного, стал тонок, как тростник, и ворчит, что костюмы будут висеть, как на вешалке. Такая забота о линии – хороший признак. Доктора и сестры радуются, что сахар на нуле. Меня ужасно раздражает, что большинство знакомых в Европе и в Америке, которые никогда не пишут, но к Новому году обязательно присылают поздравления, по какому-то установленному правилу, считают долгом желать Михаилу Максимилиановичу «равновесия и мира душевного». Это ему-то, который им всем мог бы служить примером и того, и другого, если бы они умели видеть, слышать и понимать!

Пожалуйста, мой Светик, позвоните нашей дорогой художнице Евгении Александровне Ланг, расскажите про нас. Целую Вас Крепко и – с Новым годом!

Ваша Вега

26.

9 февраля 1972

Моя дорогая Светлана,

потеряв надежду Вас отыскать на земле, я отправила вам вопль в конверте, а возвращаясь с почты, столкнулась с очаровательным старым почтальоном. Чудное, увесистое письмо от Вас! Едва успела я за него усесться, как позвонили снизу и новый голос протрубил: «По-о-ст!», извещая о прибывшем пакете. Книги!!! И тут уж я просто растерялась, не зная, куда девать глаза, а из письма вылетела так мною любимая и так хорошо знакомая Остроумова-Лебедева (о, детство, Петербург, выставки в Мире искусства, где она, Лансере, Сомов, Рерих и т. д.!). Сколько же я с нею, и с Добужинским, и с Бенуа, за все годы «зарубежья» перегуляла, пересмотрела и перечувствовала, наслаждаясь бесконечно! Кстати, о Бенуа (Александре, конечно), он был очень дружен с моей очаровательной художницей в Париже, Тюлей Кремер, о которой я в каком-нибудь ближайшем письме непременно расскажу. Стоит того. Так вот, у нее в комнате стояли на столе его удивительные акварели, одна из которых – «Петербург», весь мокрый, в бледном дожде, меня особенно притягивал… Ах, какая тоска быть оторванной от всего этого! Дорогая моя, уж если кто не знает, как Вас благодарить, так это я – Вас!

Михаилу Максимилиановичу тут же отвезла открытки с японскими «танками», перевод которых, конечно, только бледная тень по сравнению с оригиналом. Переводить их – то же самое, что пересказывать музыку словами. («Дяденька, нарисуй суп», – сказал маленький мальчик, и дяденька, несколько озадаченный, изобразил миску и над ней пар. «Не хочу посуду! – сказал мальчик – Хочу суп без посуды».)

Могу себе представить, как обрадуется Крылатый Швейцеру, которого Вы собираетесь ему прислать! Он будет, конечно, вздыхать: «Боже мой, как Светлана успевает обо всем подумать! И как мы-то сможем ей хоть что-нибудь сделать приятное!» Благодарю Вас за него и за себя!

Новости из клиники самые радостные: Скромный Ангел продолжает изумлять докторов и сестер, не только расхаживает на своей новой ноге без костылей, но вчера спускался и поднимался по лестнице! И сестры, и «ходячие» больные стали ему аплодировать.

Да и я, после припадка почки, вновь стала собой.

А Вы, значит, опять пускаетесь в дальний путь, на этот раз очень, очень его одобряю, ибо пора Вам под родительский кров! Наконец-то будут покой, снегири, печка и нормальная пища, а не поклевывание на ходу!

Нас тронула и обрадовала семейная фотография, сейчас же вклеенная в «русский альбом». Мы ее долго изучали и нашли, что у папы скорбный рот и глаза много такого видели, о чем и не скажешь. Мама стойкая и внимательная к жизни и к людям, сестру и ее мужа мы еще не определили, а ваша племянница, маленькая Света, далеко пойдет. Ее рисунки очень хороши, большая способность к декоративной композиции и хотелось бы, чтобы в ней не задушили индивидуальность, что, увы, случается во всех школах мира.