Ночное зрение - [8]

— Хорошо, я подумаю.

Потом учительница листает толстый справочник городских индексов, а Куликов смотрит в окно. Оба они пенсионеры, им скучно в домах, а почта для них как клуб.

А зима идет к концу неделя за неделей. И вроде бы эта жизнь ничем не отличается от той, степной: тут поселок — там село. Тут простые люди и простой говор — и там. Молодость ее искала крупных перемен и больших сравнений, умом она сопротивлялась этой своей нынешней жизни, а душой чувствовала, как взрослеет. Менялись ожидания, ей уже нравилась тайга, близкие гудки рабочих поездов, и она писала домой нечастые, но длинные и нежные письма. Лицо Славы затерялось в памяти, стерлось, и она уже не знала: так ли хочется слова видеть его, как прежде.

В первый понедельник апреля появился Слава и по-деловому, не давая себе удивиться, спросил:

— Ты что, уже здесь?

— Здесь, — подтвердила Аня, не представляя: что же нужно делать.

— Даешь, подружка, — слегка озадачился он. — Ну? И куда я с тобой? У меня ни кола ни двора. Вот, — он достал прищепку из кармана кожанки, — только прищепка! Как она ко мне попала — не знаю…

— А ты меня ни с кем не путаешь? — В Ане росло сопротивление силе, которая снова и мощно врывалась в ее новую жизнь. — Похоже, путаешь…

Он пощелкал прищепкой:

— Брось ты!

— Что: брось?

— Не надо. Будьте проще с коллективом. Ты ведь Аня?

— Кто это тебе сказал? Читай. — И она повернула к нему табличку с фамилией своей предшественницы. Он помолчал, покосил глазом на табличку и отчего-то покраснел. Потом сказал:

— Виноват… И все же я не верю, что…

— Надо верить, — увещевательно посоветовала Аня. — Надо.

— Да? — Он смялся, будто налетел на свое отражение в зеркале, потер лоб и купил три авиаконверта. А ушел не обернувшись, как тогда, после пожара.

Что удержало Аню от оклика? Наверное, гордость существа, осознавшего себя человеком. Срочно, срочно нужно занять себя. Сию же минуту. В окне двигалась, уменьшаясь в размерах, фигура Славы. Хотелось броситься вслед. «Но это невозможно, — думала Аня, — если захочет, придет еще. С другими словами. Подожду, как бабушка Тая. И она вспомнила бабушку и квартиранта Шапкина. По телефону через справочное Новосибирска она нашла его адрес и вызвала на переговоры вечером следующего дня.

В этот вечер взбунтовалась зима, показала свою силу метелица. Она выла в печных трубах, сдувала звезды с неба, рвала линии улиц и превращала их в пунктиры. Аня боялась, что связи с Новосибирском не будет. Но Шапкин отозвался.

— Ты кто? — спросил он.

— Я звоню тебе, чтобы узнать: приедешь ты к бабушке Тае Сомовой или нет? — Аня пыталась представить себе этого Шапкина.

— А ты кто? — На линии ежесекундно возникали помехи, приходилось кричать, будто от этого станет лучше слышно. И Аня кричала, делая ладошку рупором:

— Я — начальник почты, слышишь? А-рен-то-ва!

— Ну и фамилия: Арентова! А сколько тебе годков? Я тебя не помню!

— Ответьте! Меня интересует только один вопрос: приедете или нет? Вас ждут! Понимаете? Ждут! — волнуясь, Аня перешла с ним на «вы».

— Вот что, Арентова: скажите бабе Тае, что у меня тут были дела с пропиской у жены! У же-ны! Женился я, понимаете? Приедем в июне! Слышишь, Арентова? В и-ю-не! Года на три денег зашибить! Пусть бабушка пока никого не пускает — рассчитаемся за все! А? Что? Говорите вы или молчите?

— Я молчу, — сказала Аня. — Молчу!..

Собираясь к бабушке Тае с радостной вестью, она не позволяла своей душе ликовать. Она не знала, но чувствовала, что добру не свойственны бурные радости. Оно тихо и могуче, как шум тайги за окнами почты.

ТУПИЧОК

Инженер Бабайцев происходил из крестьянской лесостепной семьи, много работал и не приобрел навыков в обращении с женщинами, а потому был холост, да и не спешил навстречу напасти. Когда ему было уже тридцать два и кандидатская вот-вот должна была случиться, друзья подшутили над ним просто и весело. Они поспорили между собой, что женят Бабайцева.

Однажды на отдыхе за городом заговорщики так расхвалили, так возвысили в его присутствии Надежду из университетского комитета комсомола, что он невольно заинтересовался этой белокурой злой девушкой с золотой улыбкой, нечасто освещавшей ее хмурое лицо.

Милый человек Бабайцев слушал и вспоминал лицо Надежды, он лежал в тени цветущего ранетового дерева и бестолково, наобум, перебирал гитарные струны. Он думал, что защитит диссертацию — защитит и приедет домой, где сто лет не был, кандидатом с белокурой женой. Он покажет ей пруд, в котором учился плавать, научит искать грибы, скакать на лошади, есть огурцы с грядки. Что еще? А небо! И родитель наденет свой люстриновый пиджак, а может, и не люстриновый, но древний, с унылыми лацканами.

Вскоре он женился на Надежде к восторгу «шутников», защитил кандидатскую. И удивил товарищей тем, что безудержно полюбил свою злую, испорченную иллюзиями жену. И она полюбила Бабайцева. Она вязала ему кофты из немыслимых своих снов, следила за каждым глотком пива, который он себе позволял, и шептала: закусывай-де, закусывай… И уже все стали замечать, что Бабайцев недурен собой, а Надежда — ничего себе, как случилось несчастье: Надежда тяжело заболела и нашла последний приют на отдаленном кладбище.